Ирина Булгакова - Уровень

Ариец отогнал мысли о скорой смерти. У него никогда не возникало желания выключить фонарь. В темноте ему начинало казаться, что опасность обступает его со всех сторон. Сейчас ему вдруг захотелось не видеть стен, бездонной черноты озера. И камня, недоступно торчащего из воды.

Где-то, в одном из коллекторов, плавало в темноте тело правильного мальчика Бармалея. Появился из ниоткуда, в буквальном смысле свалился как снег на голову, и сгинул, обретя одну из самых глубоких могил.

Где-то, утопая в алых вспышках лежала мертвая девочка. На обнаженной груди, испачканной кровью, блестели капли льда. Та борьба, которая предстояла Арийцу, для нее была уже закончена. Тайну, гнавшую ее по бесконечным артериям коллекторов, девочка унесла с собой. По большому счету, Арийцу было плевать, что носила она в душе. Он принял ее сразу — со шрамом на запястье, странными зрачками и уверенностью в собственной исключительности. Только продолжал водить себя за нос, прикрываясь тем, что раз взялся за гуж…

Ни одна из тех девчонок, с кем пришлось иметь дело Арийцу, не выразила желания разделить его подземную жизнь. Да и не больно-то ему хотелось делиться!

Бывают вещи, которыми хочется поделиться со всеми, а бывают такие, которые держишь при себе, вдалеке от любопытных глаз. Имеет ли смысл делиться мясом с вегетарианцем? В силу определенных причин, которые давно стали смыслом его жизни, он не способен оценить вкуса блюда, пусть даже приготовленного по экзотическому рецепту.

Подземка стала для Арийца венцом, самой драгоценной маркой в коллекции какого-нибудь филателиста. Ее, как недоступный "святой Грааль" — марочку с изображением Франклина, следовало показывать только своим же братьям, коллекционерам.

Только близкие знали, чем стал мир подземелья для Арийца. Насколько пустой ему представлялась обычная жизнь, без погружений на глубину. Он и работу выбрал со свободным графиком — трое суток через трое. Стоило провести несколько дней дома, как возникало зудящее под ложечкой чувство неполноценности бытия. Как притягивали взор ребристые спины канализационных люков, за которыми виделось не брезгливо сморщенное в непонимающей улыбке "дерьмо", а другой мир, уводящий в иные пространства. Как волнующе звучала гулкость подземных переходов под улицами и как разочаровывал свет в конце туннеля.

Пальцем, крутящимся у виска "только для идиотов", представлялось диггерство девочкам, которые делили с Арийцем постель и удовольствие. Для него же, на поверхности давно не осталось ничего высокого: улетела в космос надежда, утонула в океане вера, сгорела в жерле вулкана любовь. Люди, живущие на земле, только делали вид, что все это живет, дышит и трепещет.

Подземному миру дела нет до чужой игры. И талантливую он не собирался встречать аплодисментами так же, как бесталанную — гнилыми помидорами. Андеграунд плевал на тебя и на твои ценности, так что ты смело мог оставаться самим собой. И если в твоей душе выживали принципы, то оставались ясными, без примесей, как чистой воды алмаз.

Когда Ариец уходил в свой очередной заброс, его никто не ждал на поверхности. Может, отсюда вытекало желание однажды остаться тут навсегда. Одно в мечту не вписывалось — он был одиночкой. Даже — Одиночкой. Для которого любая компания — уже стая. Или стадо, исходя из того какая компания.

Та девочка, на чьей груди стыл лед, тоже была одиночкой. Она еще не знала, что внутри у нее живет то же чувство, которое толкало под землю и Арийца. И в странных глазах, никак не желающих реагировать на свет, царило то же влечение к тайной жизни оставленной без присмотра подземки. Жаль…

Жаль, что ему не хватило сил на то, чтобы защитить ее, хотя он старался. Очень старался.

Жаль. Что теперь уже не вернуться. Не взять тонкое, потерявшее гибкость тело, не отнести в скрытое от людских — и не только — глаз место. Свеча догорела. Последние отблески растаяли в глубине вселенной. А тело… Тело — жалкий огарок с каплями застывшего воска. И только свет и тепло, которые она дарила, навсегда остались в его душе.

Шумела вода, падающая сверху. За шумом вряд ли расслышишь то, что творилось внизу, у подножия свалки, — вяло подумал диггер. Фонарь включать не стал. Лезть на рожон он не собирался, но если уж гибнуть, то в борьбе, цепляясь за жизнь зубами, чем, давясь от жалости к самому себе, часами решаться на самоубийство.

Внезапно заревело. Стремительно, летящим мимо скорым поездом нарастал грохот.