Алексей КАЛУГИН Array: Журнал «Если» 2008 № 12

— Полагаю, совсем как Викрам, – улыбнулся он. – Но на самом деле, скоро у меня появится шанс увидеть себя. Снимаюсь в рекламном ролике.

— Что рекламируешь?

— Пиццу.

— Заказываешь или развозишь?

— Я – бродячий разносчик пиццы.

— В самом деле?

– Эй, считаешь, что я рылом не вышел? Я покраснела.

— Нет, просто для таких роликов обычно выбирают накачанных парней.

— Я могу и подкачаться, – пообещал он и, сделав пируэт, открыл дверь в офис.

— Здорово ты сегодня окоротил этих балбесов: «Нет, сэр, вы человек!» Я едва сдержала смех.

— Прошу прощения, – ухмыльнулся он. – А что бы сделала ты на моем месте? Сценария для таких ситуаций не существует.

Мы вошли в пустой офис.

— От этого места мурашки бегут по коже, – заметила я. – Фальшивые семейные фото и безделушки. Словно здесь все раз и навсегда забальзамировано, вернее, законсервировано. Атмосфера, как в мавзолее.

— Думаешь, все офисы выглядят одинаково? Одинаковые безделушки?

— Имена меняются, – пожала я плечами. – Главный в Фейрфил-де – Х.Е.Андеррайтерс, или кто-то в этом роде.

— Мы, по крайней мере, можем быть горды величием моря, – заметил Рой, когда мы вышли в ледяную ночь. И мы бодро зашагали к своим машинам эконом-класса.

Когда я приехала в детский сад, Генри был мрачнее тучи.

— Что на этот раз?

— Педагог считает, что я лгу.

— Почему?

Вместо ответа Генри попытался сунуть мне в лицо раскрашенный альбомный лист, но я зловеще прищурилась:

– Стоп! Погоди, Генри, погоди!

Остановившись на светофоре, я при красном свете попыталась рассмотреть лежавший у него на коленях рисунок. И ощутила, как все мои внутренние органы слиплись и склеились, будто груда только что высушенных носков. На бумаге красовался робот, любовно переданный во всех оттенках металлика, какие только можно было найти в коллекции фломастеров детского сада. Рядом стояла фигурка с каштановыми волосами, явно долженствующая изображать меня. Если бы не ингибиторный чип, Генри мог бы значительно расширить свой словарь. Я свернула на ближайшую парковку и остановилась.

Повернувшись к Генри и подняв листок, я спросила тем омерзительным, псевдоспокойным голосом, который искренне презираю, особенно когда слышу от других родителей:

— Что ты хотел нарисовать, Генри? Он странновато поглядел на меня:

— Учитель велел нарисовать, что делают родители на работе.

— Что ты нарисовал, милый? – осведомилась я все тем же отвратительно паточным голосом.

— Ну… ты никогда не говорила, что делаешь, вот я и решил, что работаешь с роботами. Поэтому я сказал, что ты моешь роботов. Они ведь иногда пачкаются, верно? И не могут принимать ванну, иначе заржавеют.

Меня разобрал смех. Теперь, когда он все объяснил, стало ясно, что крошечная пышноволосая «ма» подступает к роботу с розовой губкой. Да, снаряд упал слишком близко. Если бы руководству «Бургердроида» стал известен этот случай, меня оштрафовали бы на дневное жалованье.

– Ма, а что ты делаешь на работе? – спросил Генри, которому не нравилось, когда над ним смеются.

– Я… служу в страховой компании.

Остаток пути я объясняла, что такое страхование и, впуская Генри в дом, сочиняла байки о роли, которую играла в несуществующей компании.

– Что у нас на ужин, ма? – завопил он снизу.

Наверное, девять тридцать вечера – совсем не детское время для ужина.

– Мини-пиццы. Пожалуйста, будь немного более сострадательным к соседям, – ответила я.

– Что-о-о?!

Я на время отрешилась от воспитательного процесса и встала у плиты. Разложила на аккуратных рядах булочек ломтики помидора и сыра, после чего сунула поднос в духовку. Духовка тикала и жужжала, а я, опустошенная и измученная, была не в силах пошевелиться. Попыталась вспомнить цвет цифр на корабельном хронометре: зеленый, но почти выцветший. Цвет халатов в старом сериале о больнице.

– Ма! Ма!

Генри недоуменно хмурился, г-г Э-э-э… что, дорогой?

— Ты просто стоишь здесь и молчишь.

— Прости. Наверное, задумалась. Что случилось?

— Что у нас на ужин? Я сто лет назад спрашивал!

— А я сто лет назад ответила: мини-пиццы… черт.

Я не установила таймер. Пиццы немного подсохли и стали коричневыми, но я выкладываю их на тарелки, и мы принимаемся за еду. Генри не жалуется и, когда от последних пицц остаются одни крошки, начинает широко зевать. Я несу его наверх на закорках, сметаю с кровати все игрушки, кроме плюшевого мишки, и желаю Генри спокойной ночи.