Николай Симонов - Сидоровы Центурии

— Почему же она не выполнила своего обещания прийти в вагон-ресторан? — раздумывал он. Когда же Алина принесла ему чай, он поинтересовался у нее насчет обстановки в поезде, в вагоне, а также в его купе. Не случилось ли чего чрезвычайного и необычайного за время его отсутствия? Алина, рассмеявшись, ответила ему, что все живы и здоровы, однако, боятся нашествия инопланетян, особенно ее напарница Галина. Павлов понял, о ком она ведет речь, и сожалением подумал о том, что видел новую проводницу только мельком, не успев разглядеть, какая у нее фигура.

— Надо же, — сказал он, чувствуя, что понемногу приходит в форму, — даже имена у вас схожи, как у фотона и фотио, Гегеля и Гоголя.

— А вы бы не умничали, а познакомились бы с девушкой поближе и объяснили ей семь различий между миньоном и менуэтом, — сказала Алина и рассмеялась, довольная своей двусмысленной шуткой.

— Нетушки, нетушки, пусть этим Аркадий Моисеевич занимается, — возразил Павлов, а потом, удивляясь своей наглости, сказал: Мне бы что-нибудь более практичное, например, давайте я вас поцелую, а потом расстегну лифчик…

— Э, милый, раньше об этом надо было думать. Теку. И отчего это нам, бабам, каждый божий месяц терпеть эту напасть приходится? — пожаловалась Алина на один из не самых для нее приятных законов природы.

— Зато вам бриться каждый день не надо, — заметил Павлов, чувствуя, впрочем, слабость своего аргумента, а также, осознавая, что на его щеках уже образовалась суточная щетина.

Они поговорили еще немного ни о чем, и Алина заявила, что ей пора раздеваться и укладываться спать, однако, если его по-прежнему корёжит, то он, конечно, может остаться. Но Павлов решил не злоупотреблять ее гостеприимством, и, пожелав ей спокойной ночи, отправился в туалет, а потом в свое купе.

В отличие от вчерашней ночи, Павлов спал очень плохо. Он несколько раз просыпался, и, как наваждение, вспоминал только что просмотренные им разные картинки в розовых, фиолетовых или серых, как облака, тонах, а также геометрические фигуры и формулы, пейзажи, четко — портреты людей, знакомых и незнакомых. Среди знакомых он видел покойную бабку Антонину Степановну, а с нею рядом седую женщину со своеобразными восточными чертами лица, похожую на Анну Ахматову. Павлова это нисколько не удивило, поскольку он знал, что в круг бабкиных знакомых входило много "бывших", которых она называла "последними из могикан русской культуры". Бабка хотела ему что-то сообщить, по-видимому, очень важное, но он не расслышал ее слов, оглушенный гулом турбин взлетающего на фоне заходящего солнца в темно-синем небе реактивного самолета. Последнее, что он запомнил, это — могильный холмик с простым деревянным крестом и ржавым венком из колючей проволоки на фоне скромного сельского кладбища.

— Последнее предупреждение, — с тоской подумал он.

В местах расположения пассажиров IV купе произошли изменения. Аркадий Моисеевич спал на нижней полке — на месте, где прошлой ночью спала Мелисса. Соответственно, она переместилась на место Фишмана, а Наденька осталась на своей верхней полке, где и была. Продолжительное отсутствие Павлова каждый из его попутчиков воспринял по-своему. Мелисса подумала, что он на нее обиделся. Наденьке было все равно. А Фишман решил, что, Павлов от них, наверное, просто устал. Где-то среди ночи Павлов громко застонал, чем сильно обеспокоил проснувшегося Фишмана, который его разбудил и подал стакан кипяченой воды, предварительно растворив в ней десять капель корвалола.

— Простите меня, Аркадий Моисеевич, я просто — мудак, — подытожил Павлов свое нелепое поведение.

— Ничего, Дима, все пройдет и забудется, — успокаивал Павлова Фишман, полагая, что он терзается сожалениями по поводу неловкого обращения с Мелиссой и Наденькой.

Кроме неприятных болезненных ощущений, обусловленных похмельем, Павлов испытывал чувство морального угнетения. То, что он ухитрился спустить в ресторане без остатка все свои суточные и командировочные его, конечно, нисколько не воодушевляло, но и не очень сильно беспокоило, так как он еще не израсходовал ни одной копейки из переданного ему Олениной гонорара, который ему вскоре предстояло отработать. Как именно, он не знал, и это его пугало.

Во всех предыдущих случаях, когда компетентные органы привлекали его к операциям против наркодельцов и валютчиков, суть его действий сводилось к тому, чтобы приманить к себе, а потом сдать с поличным людей, связанных с организованной преступностью. Так, он приобретал на черном рынке у мелких розничных торговцев-фарцовщиков по заранее составленной наводке на выданные ему деньги небольшие дозы героина-кокаина или небольшие суммы иностранной валюты, в основном американские доллары и немецкие марки. Разумеется, он потом сдавал все это под расписку своему куратору. Когда ни о чем не подозревающие фарцовщики начинали относиться к нему, как к постоянному клиенту, он объявлял заказ на очень крупную сумму, после чего он уже имел дело с настоящими барыгами, которые, хотя и ворочали миллионами, все равно были мелкими сошками в сложной цепочке торгово-посреднических отношений советской "теневой" экономики.