Ян Мортимер - Заложники времени

В базарные дни здесь собирались люди в охристых, коричневых, серых и красных одеждах, разнообразных капюшонах и шляпах. Если на мгновение прищуриться, то размытая картина напоминала улей – человеческая толпа уподоблялась деловитым пчелам. Среди снующих по своим делам людей всегда кто-то замирал на месте: глашатай сообщал новости, монах в черном капюшоне рассказывал группе юношей о том, как их души могут попасть в царствие небесное. Сегодня не было ни глашатаев, ни монахов, ни заблудших душ. Не было даже торговцев – мясники и пирожники не кивали прохожим, не протягивали рук за серебряными пенни, не поворачивались к следующим покупателям. Гравий и грязные лужи были засыпаны сухими листьями. Под длинным прилавком сломались козлы, и теперь он валялся на боку – последний базарный день был давным-давно. Он походил на старого, сгорбленного могильщика возле могилы давным-давно позабытого человека.

Мы с Уильямом ехали через город. Было еще довольно рано, третий час после рассвета, но после бессонной ночи, проведенной под каплями, падающими с деревьев, у нас не осталось сил. Ставни во всех домах были закрыты, словно горожане еще не проснулись.

– Как думаешь, сколько трупов мы увидим сегодня? – спросил Уильям, поправляя дорожную суму на плече. – Бьюсь об заклад, больше, чем вчера. Что скажешь, Джон? Больше шести? Поцелуй сладких губ Элизабет Таппер и кружка ее лучшего эля тому, кто насчитает больше трупов в этой части Уимпла!

Я посмотрел на брата, но не ответил. Я смотрел на золотое кольцо с гранатом, с которым он не расставался, резонно полагая его самым драгоценным своим имуществом. Похоже, он думает, что для нас жизнь не изменилась – только для несчастных жертв.

– Смелее, братец! – подбодрил меня Уильям. – Отвечай же! Ты же еще не умер! Ты так мрачен, что тебя можно принять за Ноя в ковчеге в тот момент, когда он понял, что забыл взять коров.

– Не шути так, Уильям. Это и правда второй потоп. Господь очищает землю. Не водой, а чумой. Разве ты не видишь?

– Не дури, Джон. Я вижу то же, что и ты, не больше и не меньше. Но ты слишком ограничен. Эта чума – не Божий промысел. Мы с тобой видели маленьких детей, даже младенцев. И все они валялись у дороги, сплошь покрытые черными пятнами. За что Господу наказывать их? Они не успели согрешить. И чума – это не кара Божья за грехи. Это дело рук дьявола, и я не собираюсь замирать в благоговении.

Я тяжело вздохнул.

– Уильям, дьявол – вассал Бога и делает только то, что приказывает ему Господь всемогущий. Если Бог хочет очистить этот край от грешников, дьявол берется за дело. Те, кто не ходит в церковь…

Уильям прервал меня, подняв руку.

Прямо на земле среди камней лежал седобородый мужчина лет пятидесяти. Голова его была повернута набок. У основания шеи мы увидели здоровенную черную опухоль размером с два кулака, сжимавшую его горло. Рот мужчины был полуоткрыт. Белизна зубов привлекала внимание к двум отсутствующим. Уильям наступил на плащ бедняги – ткань задубела на морозе. Колени мужчины были покрыты грязью. Кошель с пояса уже кто-то срезал. Глаза замерзли и стали матово-белыми.

Обычно, находя мертвеца, мы извещали об этом констебля, но сегодня в этом не было смысла.

– Не красавец, – заметил Уильям, отворачиваясь от трупа.

– Ему еще повезло, – ответил я, пускаясь в путь и почесывая подмышку.

– Повезло? Послушай, брат, если такую судьбу считать везением, то мою лошадь можно назвать знатоком латыни. Чем же это ему повезло?

– Он лежит лицом вниз. Он не мучился много дней, обливаясь потом и страдая от боли. Он шел до последней минуты, а потом упал и умер. Он чистил зубы каракатицами, значит, был человеком состоятельным. А его плащ – даже ты гордился бы таким одеянием! И посмотри, где его кошель? Тот, кто срезал кошель с его пояса, нашел там не пару монет, а много – достаточно, чтобы рискнуть жизнью: ведь, срезая кошель, он сам мог заразиться. Так что, брат мой, могу сказать, что этот богатый человек, неожиданно сраженный болезнью, рухнул и умер быстро. Разве он не счастливец?

Уильям покачал головой.

– Тебе не следует так пристально изучать смертные муки чужих людей, Джон. Пусть мертвецы страдают сами по себе.

Что я мог на это ответить? Этот мертвец был одним из немногих, кого мне не было жаль. Я плакал по живым. За живых болело мое сердце. Я думал, что после сражений во Франции мне больше не доведется видеть массовых захоронений. Я думал, что там я в последний раз видел покрытые засохшей кровью тела, сваленные в ямы, над которыми роились мухи. Но смерть настигла нас и здесь. Я видел ее в не закрытых после заката ставнями окнах. Я видел ее за ставнями, которые и после рассвета оставались закрытыми. Я видел ее в лодке, плывшей по реке, стукаясь о берега и мели: хозяин ее неподвижным кулем лежал на дне. Проходя мимо церкви в Сомерсете, где родители хоронили свое дитя, я слышал голос смерти. Этим голосом была тишина: колокола не звонили по мертвому мальчику. Даже звон погребального колокола был голосом жизни. Сегодня же в последний путь мертвых провожают только наши скорбные мысли. А потом мы движемся дальше и забываем их – и даже безмолвные колокола наших мыслей не провожают их.

Читать дальше