Александр Гейман: Чудо-моргушник в Некитае (отрывок)

- Кто это? - спросил граф Зузу.

- Это Гу Жуй, у них соперничество с Ли Фанем,- охотно объяснила Зузу.

- Значит, был я, помню, сопляком-подростком, лет тринадцать, что ли... Ну, ясно, тоже своего старика за козла держал - ума-то не было, романтика одна в башке. Ну, значит, была у нас одна служаночка без пробы, сикушка на год меня моложе. Я уж ее и там тискал, и тут, - ну, кое-как сговорил придти вечерком в сарай. Хожу гоголем целый день, на старика как на додика посматриваю - ну, еще бы, первая любовь. А старый хрен-то подслушал, как мы сговаривались, я вечером-то на конюшню пошел, захожу - а старик-то мой телку уже завалил да шоркает, только шерсть летит. Повернул ко мне голову и смеется: что, куренок, думал отца обскакать? будешь знать - не лезь поперед батьки в пекло! Да уж так неделю ее и валял, пока не натешился,- ну, потом и мне кое-чего досталось... Так что романтика романтикой, а против отца-то кишка тонка!

Все посмеялись над незадачливым Гу Жуем, и история с сочинением как будто уже совершенно загладилась. Произнесли тост за новоиспеченного "золотого аргонавта", и тут вдруг встал Ли Фань и громко произнес:

- Гу Жуй, ты потаскушка!

- Почему это? - обиделся Гу Жуй.

- Да потому что твой отец помер, когда тебе и трех лет не было, я точно знаю! Ты нарочно все выдумал, чтобы подольститься, да еще отца своего измарал, подлец!

Возникла неловкость. Гу Жуй покраснел и стал неуклюже оправдываться:

- Ну, насвистел маленько, а что такого? Я же не для себя - для государя нашего старался. Приятно, думаешь, когда твой сын такую парашу под нос навалит, да еще при всех! Вон император - как пеобанный сидит. Ну, думаю, срочно надо какую-нибудь ересь покруче запулить... Что тут особенного?

Император побагровел. Он с неудовольствием заметил Гу Жую:

- Да, Гу Жуй, тебя на хлеб не намажешь!

- Почему, ваше величество? - испугался Гу Жуй.

- А кто же бутерброд с таким говном будет есть! отвечал император и злорадно засмеялся.

Императрица тоже была недовольна. Она досадливо наморщилась и выговорила Гу Жую:

- Фу, Гу Жуй, какой ты неграциозный! Поучился бы манерам хоть у наших французских гостей!

- А что я? - продолжал неловко оправдываться Гу Жуй. Манеры как манеры. Вон граф - я видел, он сопли на сиденье мажет.

Граф Артуа побледнел:

- Извольте взять свои слова назад, сударь! Вы - низкий клеветник! - гневно закричал он, выскакивая из-за стола.

- Ничего не клеветник,- стоял на своем Гу Жуй. Переверни-ка стул, небось, сразу все убедятся. Ну, что, боишься проверки?

- Или вы принесете мне извинения, Гу Жуй,- торжественно заявил граф,- или мы будем драться на шпагах!

- Ну вот еще! Это из-за соплей драться? - обиженно спросил Гу Жуй.

- Стул! Граф, ты стул-то переверни сперва! - дружно закричали по залу.

К графу подошло несколько некитайцев:

- Граф, вы не разрешите осмотреть ваш стул?

- Пожалуйста,- холодно отвечал граф, торжествуя про себя - он-то знал, что ничем не рискует.

Его стул подняли и перевернули сиденьем вверх. Граф обомлел: вся обивка снизу была вымазана свежими соплями!!! Но ведь он же ее не касался!..

- Это не мои сопли! - завопил граф. - Кто посмел их намазать на мой стул?!.

Его взгляд встретился с робким взглядом Зузу.

- Я думала, по-французски так принято ухаживать... виновато пролепетала дама и покраснела - оказывается, она заметила любезность графа и решила ответить ему тем же.

Стул меж тем поставили на место, и граф рухнул на злосчастное сиденье. Он уже был не в силах что-то доказывать. Челюсть его отвисла, дыхание перехватило - граф был едва ли не при смерти. Подлец Пфлюген брезгливо скривил рот и, пользуясь моноклем как лорнетом, стал разглядывать графа, как если бы глядел в лупу на какое-нибудь гнусное насекомое. Краснорожий Тапкин в тон ему изображал гадливость, зажимая рукой рот, как будто сдерживая приступ рвоты. Но у графа даже не было духу возмутиться их жестами - он был полностью потерян.

- Ах, ваше сиятельство, как вы неосторожно,- укоризненно попенял ему аббат. - Сморкались бы уж лучше в карман!

Действительно, всяк согласится, что граф поступил опрометчиво, допустив проверку осморканного сиденья. Но ведь он-то мазал сопли на соседний стул, а проверить-то хотели то сиденье, которое занимал он сам! Он же полагал, что этот стул послужит безупречным свидетельством в его пользу! Так что не надо осуждать графа строго за его промах - с кем не бывало: думаешь одно, а выходит другое.

Граф сидел, ничего не воспринимая вокруг, и пришел в себя только из-за голосов позади него: