Александр Казанцев - Спасите солнце (Льды возвращаются - 1)

Я продолжал отдавать распоряжения. Откуда-то появились люди - уцелели или примчались выполнять долг, за который расплатятся жизнью, - пытались что-то сделать.

Одну из улиц заливало водой. Прорвало водопровод. Другая улица была полна зловония, под гору стекала мутная река из разбитой канализации.

Я ехал и ехал дальше. Иногда выходил из машины, чтобы сесть на щебень и рыдать.

Зачем создан человек? Зачем развивается культура? Чтобы найти свой конец? Эллен говорила, что всему есть начало и всему есть конец. Так неужели же это конец мира и мне, простейшему из смертных, дано его видеть, чтобы самому встать в процессию идущих за последним решением?

Меня спасла Эллен, спасла тем, что существует. Меня спасло исступленное мое чувство, заслонив рвущийся со всех сторон ужас. Я сошел бы тогда с ума, ибо невозможно не сойти с ума, не имея света во тьме. У меня был этот свет. Знала ли Эллен, узнает ли она когда-нибудь, чем она стала для меня в эти минуты!

Страшные минуты, бесконечные минуты. Высохшая кровь, щебень и пепел...

Я знаю, будет написано в газетах, что репортер агентства "Ньюс энд ныос" Рой Бредли проявил находчивость, энергию, самоотверженность...

Что все это значит по сравнению с тем, что я видел, проявляя все эти бесполезные качества!..

К вечеру я добрался до набережной, на которой стоял когда-то Национальный банк.

Теперь там лежал огромный холм щебня, обрывавшийся с одной стороны отвесной, чудом уцелевшей стеной без окон.

Я шел по мостовой, с трудом передвигаясь в своем громоздком костюме... Будут ли у меня дети? Зачем? Чтобы их вытаскивали из-под развалин, чтобы они исчезали на дне радиоактивного кратера?

Под ногами хрустело стекло. У банка одна стена была сплошным окном, В другой стене окон не сделали.

Где-то здесь он стоял в три часа ноль восемь минут пополудни.

Мерзкие мысли заползают к тебе в самые неожиданные и неподходящие минуты. Гадкая мыслишка терзала меня.

Да, я хотел найти труп разноглазого... пусть заваленный обломками небоскреба, которые я готов бы раскидать, чтобы найти в истлевшем кармане бесценный для меня клочок бумаги!

Я старался представить его себе - сутулого, в шляпе набекрень, в темных очках, каким я видел его на аэродроме.

Дрожь пробежала у меня по спине.

Я не верил себе. Я видел его...

Я видел белую тень на стене, на остатке стены, срезающей холм щебня.

Вот здесь он стоял, когда его осветила вспышка взрыва, тень его упала на стену и отпечаталась на ней, как на негативе. Сутулая, со шляпой набекрень, с острыми углами заметных сбоку очков... Тень была, а человек... превратился в газ, испарился вместе с клочком столь желанной для меня бумаги, недавно еще живой, который вредил и делал добро и даже подумал обо мне, он... не существовал.

Есть от чего сойти с ума!

Может быть, я и сошел с ума, смотря на чудовищную, смеющуюся надо мной, обвиняющую весь мир, запечатленную на стене тень человека, который еще сегодня был живым..."

Глаза пятая

ВСТРЕЧИ В АДУ

"За мной ухаживали, как за героем. Никому даже в голову не пришло вспомнить об отравленных стрелах и Женевских соглашениях. Люди вокруг меня помнили лишь о моем, якобы героическом, поведении в уничтоженном городе.

Меня даже заставили пройти медицинское освидетельствование в спешно организованном "лучевом госпитале". Поселили в палатке вблизи него.

Там я встретил очаровательную соотечественницу. Ее звали Лиз. В костюме сестры милосердия, с опущенными глазами, она провела меня через знакомые коридоры загородного отеля, где я недавно жил, превращенного теперь в госпиталь. В коридорах прямо на полу лежали больные. Нам приходилось перешагивать через них.

Лиз сказала мне, что прилетела из Штатов, чтобы помочь несчастным. Я знал, что за последние дни сюда прибыло множество иностранцев, самоотверженно предлагавших свою помощь. Они создали интернациональную бригаду спасения.

О ирония судьбы! Меня, Роя Бредли, придумавшего отравленную стрелу, использованную в ультиматуме, меня за мои непроизвольные и бесполезные действия зачислили бойцом этой интернациональной бригады за номером первым.

Лиз тоже входила в эту бригаду.

Идя по коридору, я смотрел на искаженные страданием лица, белые и черные. Я видел здешних женщин, они брили себе головы. Это было привычно. Но видеть рядом таких же бритоголовых белых женщин... Одна из них сидела на матраце и расчесывала волосы. Они оставались на гребешке. Половина головы ее уже лишилась волос, но она продолжала причесываться.