В. Сапарин - Фантастика, 1965

До крайности небрежен в соответствии с этим и язык повестей.

Могилев пишет, к примеру: “Порой у профессора тревожно сжималось сердце, липкий пот охватывал все тело. Но он отгонял от себя все это”. Что же все-таки отгонял от себя профессор — тело, пот, или сердце, или все это вместе?

Еще “загадка” в том же духе: “И если мы жалуемся на скуку, однообразие, то подтверждаем свое неумение видеть мир. Но в этом случае мы клевещем на себя”. То ли мы действительно не умеем видеть мир, раз мы это подтверждаем, то ли мы все же умеем видеть мир, но зачем-то клевещем на себя. А может, Л. Могилев думает, что нам вовсе не бывает скучно, а просто мы выдумываем скуку и этим клевещем на себя? Кто знает!

Примеров такой запутанности, нарочитой многозначительности, пагубной страсти к “высокому штилю” в книге полным-полно.

“Взгляд Железного Человека неподвижен. В нем что-то непередаваемое”. “В зале стояла какая-то непередаваемая, настороженная тишина”. “В этом взгляде было нечто заставляющее содрогаться, непонятное, прижимающее к земле”. “Что изменилось в этом неподвижном взгляде? Или появившийся влажный блеск, или что-то почти неуловимое, но в то же время явное. И оно проступало все ясней и ясней”. “А изнутри, из самой глубины, рвалось наружу что-то далекое и в то же время близкое”. “Что-то изменилось во взгляде Гарри. Что-то быстрое, как молния, мелькнуло на его лице. И это что-то заставило сжаться сердце профессора… Что же произошло? Что привлекло внимание Гарри?”

Но в заключение, подвергнув повести Л.Могилева такой суровой критике, я хочу повторить то, что сказано в начале рецензии: это не провал, хоть и удачей это не назовешь. Автор крайне неопытен и, кажется, еще не склонен относиться к писательскому делу достаточно серьезно. Однако из большого количества прочитанных мною за последнее время произведений начинающих фантастов эти повести выделяются несомненной авторской одаренностью и наличием пускай не воплощенных в образах, но все же интересных идей. Даже недостатки манеры Л.Могилева могли бы превратиться в достоинства, ибо стремления к психологизации, например, явно недостает многим нашим фантастам. Временами чувствуешь, что и языковые возможности автора далеко-далеко еще не развернуты: главка “Седина мира”, к примеру, написана очень хорошо; есть яркие страницы и в главах “Химеры”, “Во имя чего?”.

Впечатление создается такое, будто читаешь наброски неплохо задуманных повестей. Удачные идеи не находят воплощения; интересные находки, любопытные наброски тонут в груде словесного хлама… Надо было по-настоящему продумать сюжет и характеры, взвесить каждую фразу, каждый образ. Литература на одной игре ума не строится, в том числе и фантастическая литература.

Повести Л.Могилева — это заявка на будущее. Так, видимо, их и нужно воспринимать: как обещание, как первый несовершенный опыт. И уроки этого опыта поучительны не только для Л.Могилева.

Прочитав несколько строк новой книги, мы обычно уже начинаем понимать, куда ведет нас автор, что он нам обещает — бытовую реалистическую повесть, юмористический рассказ, фантастическое повествование о будущих временах или же, допустим, историческую эпопею. По-видимому, это можно назвать “чувством жанра”. У одних читателей это чувство развито сильнее, у других — слабее, но присуще оно всем: знакомясь с произведением искусства, мы сразу же начинаем ощущать внутренние, присущие ему закономерности, его жанр, — и именно в рамках этого предложенного нам художником закона (жанра) мы и воспринимаем его создание.

Так, например, если, открыв новую книгу, я обнаруживаю, что его герои носят имена Крив Кос или Шара Бан (причем этот Шара обязательно оказывается мужчиной), то с немалой долей уверенности могу предположить, что речь в этой книге пойдет о наших далеких потомках или же об обитателях неведомых планет.

Вот и теперь. Раскрыл книгу, и сразу же: “Рисе Банг ведет передачу.

Высоко над морем взметнулся будто выплавленный из одного куска зеленый и сверкающий корпус Лаборатории Межзвездной Связи…” А на следующей странице появляется и второй сотрудник Лаборатории — Ана Чари (Ана, конечно, мужчина). Сомнений быть не может — перед нами научно-фантастическая повесть.

И действительно, вначале мы оказываемся на далекой планете. Но эта далекая планета — “наша сестра во вселенной”, она “симметрична” нашей планете, у нее такие же очертания материков, как на Земле, и люди ее во всем подобны земным людям, — они только немного (всего на 100 лет) обогнали Землю в своем историческом развитии. И вот теперь они решили помочь своим братьям на Земле, подсказать им замечательное техническое открытие — метод дегравитации, позволяющий создавать аппараты, летающие, как летает птица, аппараты, “падающие вверх”. Рисе Банг, Ана Чари и их товарищи обладают особыми средствами для передачи информации — межзвездной эмиссии: “… Гигантская энергия вливается в мозг Рисса, мысль его сейчас остра, как лезвие меча; мир, окружающий его, исчез. Где-то в просторах Галактики блуждает “фокус” прибора — незримый шар, отразивший волю Банга. В ином мире появится “вещь”-образ, и мозг мыслящего существа, попавший в этот “фокус”, примет информацию, которую пожелает передать Банг, и она будет передана людям того далекого мира…” Случилось так, что в этот “фокус” попал мальчик Миша Мельников, который, ничего не подозревая, стоял на берегу моря. Именно этому мальчику и суждено, когда он вырастет, совершить открытие, идею которого “продиктовал” ему далекий Рисе Банг. Сам же Рисе на одиннадцатой странице книги исчезнет из нее и появится только на последних двух ее страницах, чтобы с удовлетворением констатировать, что задачу свою он выполнил. Ценой огромного напряжения, стоившего ему жизни, он передал на Землю необходимую информацию.