Кирилл Бенедиктов - Блокада. Книга 3. Война в зазеркалье

— И этот английский полковник тоже его искал?

— Да, он был членом тайного общества «Золотая Заря», которое поставило своей целью собрать как можно больше предметов. Но в распоряжении Диксона были только приблизительные наброски, основываясь на которых, он должен был составить свою карту. Именно этим он и занимался в Азии десять лет — с 1902 по 1912 год.

— А вторая половина карты?..

— Посмотрите, они ведь очень похожи. Их чертила одна и та же рука. Незадолго перед своим исчезновением Диксон разделил карту и отправил одну половину в Англию. Вторая же оставалась при нем. Не знаю, зачем он это сделал. Возможно, хотел заручиться гарантиями того, что его труд будет вознагражден. Во всяком случае, полковник пропал без вести, а без его фрагмента обнаружить Хранилище было невозможно.

— То есть вы все это время действовали вслепую?

— Правильнее было бы сказать — на ощупь, Эрвин. Но теперь блуждания в темноте кончились. Мне понадобится несколько часов для того, чтобы прочесть карту. После этого мы можем смело отправляться на поиски Хранилища.

Гегель осторожно коснулся белокурого завитка волос на ее виске.

— Мы? Вы берете меня с собой, Мария?

— А вы против? Иоганн вряд ли составит мне компанию. Фрицци… но это ведь все равно, что путешествовать с собакой.

— А кстати, что у вас там вышло с оберфюрером?

— Пустяки, не сошлись во мнениях по поводу одного места из Блаженного Августина. [16] Фон Белов цитирует одно в высшей степени известное художественное произведение. Оберштурмбаннфюрер Гегель цитату не распознал. А вы? Так вы пойдете со мной, Эрвин?

Контрразведчик приложил руку к подаренной лейтенантом Райнером бергмютце с серебряным значком эдельвейса.

— С вами, Мария — куда угодно.

Он взял ее тонкую ладонь и поднес к губам.

— Не торопите события, — загадочно произнесла она, отнимая руку. — Вам надо хорошенько отдохнуть, Эрвин. Откровенно говоря, на вас лица нет.

«Мне это сегодня уже говорили», — подумал он.

— Да и побриться с дороги вам не мешало бы, — пальцы Марии скользнули по щеке оберштурмбаннфюрера. — У вас есть четыре часа на то, чтобы поспать и привести себя в порядок. Вам хватит?

Его долго били ногами. Не слишком умело, торопясь и мешая друг другу, но от души. Потом отошли, оставив его корчиться на земле. Гумилев пытался втянуть в себя воздух — это долго ему не удавалось, а когда, наконец, получилось, то от ворвавшегося в ноздри запаха кирзачей и навоза его замутило. Он кое-как встал на четвереньки, и его вырвало кровью.

— Дывысь, якой нэжный, — хмыкнул кто-то.

— Этот поганый москаль моего кума Мыколу завалил, — зло бросил другой. — Была б моя воля, я бы ему все ребра повыдергивал по одному.

— Слышал же, что господин оберлейтенант велел, — возразил третий. — Доставить живым и невредимым. Погоди, вот допросят его и делай потом с ним что хочешь.

— У, кацап! — носок сапога вновь вонзился Гумилеву под ребра. — Живи пока, твое счастье!

— Хватит, — скомандовал третий. — Тащите его в машину, хлопцы.

Гумилеву скрутили руки ремнем и, подхватив под мышки, поволокли к машине. Лев пытался обернуться на дом, но ему тут же сунули кулаком между лопаток. На дороге стоял грузовичок, крытый брезентом, и светил фарами куда-то в ночь. Около грузовика топтался небольшого роста мужичонка с охотничьим ружьем в руках.

— Ну, шо? — спросил он подошедших. — Зацапали гадов?

Голос его показался Льву странно знакомым.

— Одного взяли, — ответили мужичонке. — Второй утек к речке. Ну да Потап его оттуда вытащит.

Лев едва сдержался, чтобы не вскрикнуть от радости. Значит, Теркину удалось уйти! Не все еще пропало!

— А шо с кузнецом? — продолжал допытываться мужичонка. — Он мне на прошлой неделе рессору новую обещал…

— Хватит болтать, — сказал тот, что не велел калечить Гумилева. — Поехали скорее.

Льва, как куль, бросили в кузов. Двое залезли вместе с ним, третий сел в кабину.

Грузовик трясло на дороге, Льва возило лицом по грязному полу. Один из конвоиров поставил ему на спину ноги и время от времени сладострастно впечатывал сапог в позвоночник пленнику.

«Все, как у нас в лагере, — думал Гумилев. — Там — паханы и бугры, здесь полицаи. Там — администрация и вертухаи, здесь немцы. Различия чисто внешние, суть одна — крайняя жестокость и звериная ненависть ко всему, что вне их системы ценностей… Должна быть какая-то внутренняя связь, объединяющая палачей и их подручных, если подумать как следует, я ее нащупаю, но времени у меня на это уже, кажется, не осталось…»