Стивен Кинг - Дом на повороте

- Не может быть! - говорит старый Клат потрясенно.

Гэри всего лишь взглянул на него своими желтоватыми увядающими глазами и промолчал.

Снова тишина нарушалась лишь ветром и хлопающей ставней. Дети на концертной площадке забрали свою пожарную машину и куда-то с ней ушли. Дует бесконечный ветер, освещение напоминает картины Эндрю Уайета, белесое, тихое и полное идиотского смысла. Земля отдала людям свой скромный урожай и бесстрастно ждет снега.

Гэри хотел бы рассказать им о палате в Камберлендском мемориальном госпитале, где умирал Дан Рой с черными соплями, застывшими вокруг носа, и пахнущий, как рыба, оставленная на солнце. Он хотел бы рассказать им о прохладных голубых плитках и о медицинских сестрах с волосами, затянутыми на затылке в аккуратные сетки, о молодых девушках, большей частью с красивыми ногами, упругими молодыми грудями, не имеющих представления о том, что 1923 год был настоящим годом, таким же настоящим, как боли, пронизывающие кости стариков. Он чувствует, что ему хотелось бы прочесть проповедь о неумолимости времени и, может быть, о зле, царящем в некоторых местах, и объяснить, почему Касл-Рок превратился теперь в темный гнилой зуб, который готов наконец выпасть. Больше всего ему хотелось рассказать о том, что Дан Рой издавал звуки, словно его грудь была набита сеном и ему приходилось дышать сквозь него, и что он так выглядел, будто уже начал гнить. Но ничего этого сказать нельзя, потому что он не знает как - он только втягивает в рот слюну и молчит.

- Старый Джо никому особенно не нравился, - говорит старый Клат, и затем его лицо светлеет. - Но, клянусь Господом, к нему привыкаешь!

Однако другие ничего не ответили.

***

?ерез девятнадцать дней, за неделю до того, как первый снег начал покрывать бесполезную землю, Гэри Полсону приснился поразительный сексуальный сон.., скорее не сон, а воспоминание.

14 августа 1923 года, сидя за рулем отцовского грузовика, тринадцатилетний Гэри Мартин Полсон случайно увидел Кору Леонард Ньюалл: она отвернулась от своего почтового ящика в конце подъездной дороги. В одной руке у нее была газета. Увидев Гэри, она взялась другой рукой за подол своего домашнего халата. Кора не улыбалась. Огромное лунообразное лицо женщины было бледным и пустым. И вдруг, подняв подол халата, она обнажила то, что Гэри так жарко обсуждал со знакомыми мальчишками. Он впервые увидел эту тайну. И затем, по-прежнему не улыбаясь, наоборот, серьезно глядя на него, она подалась бедрами вперед перед его изумленным, потрясенным лицом. Проезжая мимо нее, он опустил руку к своей прорехе и через мгновение почувствовал, как теплая жидкость стекает во фланелевые брюки.

Это был его первый оргазм. Шли годы, он имел много женщин, начиная с Салли Оулетт под мостом в 1926 году. Но всякий раз, когда у него приближался момент оргазма, всякий раз, без исключения, он видел Кору Леонард Ньюалл, стоящую возле своего почтового ящика под серым раскаленным небом. Видел, как она задирает подол своего халата и обнажает почти несуществующую заросль рыжеватых волос под светлым нависающим животом, видит восклицательный знак ее щели и красные вывернутые наружу губы, заканчивающиеся тем, что, он знает, будет иметь самый нежный коралловый (Кора) розовый оттенок. И все-таки не зрелище ее вагины под манящим, чуть нависшим животом преследовало его все эти годы, по крайней мере не только это. Каждая женщина в момент оргазма становилась для него Корой, что всегда сводило его с ума, наполняя похотью. Когда он лежал на женщине, он не мог не помнить, как Кора подалась бедрами в его сторону.., один раз, два, три. Это и отсутствие всякого выражения на ее лице, столь глубокое равнодушие, что увиденное казалось почти идиотизмом, словно она была суммой ограниченных стремлений и желаний каждого очень молодого человека - тесная манящая темнота, не более того, органичный Эдем, окрашенный в розовый цвет Коры.

Его половая жизнь была ограничена и очерчена этим случаем - семенным случаем, если можно так назвать, - но он никогда не рассказывал о нем, хотя искушение не аз было очень велико, особенно когда он выпивал лишку. Он хранил этот случай внутри себя. И вот в тот самый момент, когда ему снится этот сон и пенис впервые за почти девять лет стоит совершенно прямо, у него в мозгу лопается маленький кровеносный сосуд и образуется сгусток, который медленно его убивает, заботливо избавляя от четырех недель или четырех месяцев паралича, гибких трубок в уках, катетера, бесшумно двигающихся медсестер с волосами в сетках и упругими молодыми грудями. Он умирает во сне, его пенис опускается, сон исчезает подобно изображению на телевизионной трубке, выключенной в темной комнате. Его приятели были бы озадачены, однако, если бы кто-нибудь из них присутствовал здесь и услышал последнее слово, произнесенное им в жизни, - выдохнутое, но все-таки достаточно внятно: