Валентина Журавлева - Снежный мост над пропастью (сборник)

— Надо создать более совершенное оборудование…

Хаютин говорит еще что-то, но смех Шайна заглушает его слова.

— Жить в скафандрах? Кому это нужно! Никто не согласится жить на Танифе в скафандрах. А мы хотим, чтобы она вся — понимаете, вся! — была населена людьми. Как другие планеты.

— Значит, надо изменить атмосферу.

Шайн пожимает плечами:

— На Танифе тройная сила тяжести, вы это знаете. — Он не дает Хаютину ответить. — Я знаю, что вы скажете. Надо ждать, не так ли? Ждать, пока будет решена проблема управления гравитацией, и тогда все изменить на Танифе: силу тяжести, климат, атмосферу… Будет вторая Искра. А мы хотим жить на Танифе! Когда-то была Земля. Одна Земля. Потом создали атмосферу на Марсе. Появилась Земля номер два. Затем Венера — она стала Землей номер три. Искра, Заря, Флора, даже ваша Луна — все это копии Земли. Будет Земля номер семьдесят и Земля номер тысяча. Вы этого хотите? Скажите, товарищ Хаютин, вы так представляете себе будущее человека в космосе: идти за сотни парсеков и все перестраивать, чтобы было как на Земле? Но Вселенная бесконечна. Значит, бесконечно повторять одно и то же? Земля, еще Земля, еще Земля… Боюсь, вы не думали об этом…

…Шайн, конечно, ошибался. Теперь-то я знаю: Хаютин давно догадывался о том, что собираются предпринять на Искре. Но я плохой двойник. Я ничего не заметил.

В сущности, я стал двойником астронавта случайно. Это произошло сто десять лет назад здесь, на обрыве. В то время обрыв был совершенно другим: скала, кое-где прикрытая потрескавшейся землей. Я жил в палатке и писал о греко-персидских войнах. Я был один на этом пустынном берегу Каспия. Половину мира занимало серое море, половину — прокаленные солнцем рыжеватые пески. Историку трудно работать в городе; не удается войти в ритм той эпохи, о которой думаешь. На обрыве мне ничто не мешало. Иногда я терял представление о времени. По ночам сквозь шум прибоя я слышал мерную поступь афинских фаланг. Ветер пел походную песню, и голосами чаек кричали жрецы, предрекая победу. Я выходил из палатки и подолгу всматривался в звездное небо.

И вдруг появился Хаютин. Он пришел с девушкой. У нее были очень светлые глаза. Как камни с планеты Заря. В таких глазах всегда видишь то, что хочешь увидеть. Хаютин все время смотрел ей в глаза. Они шли издалека, устали, и моя палатка показалась им дворцом.

Тогда Хаютин был старше меня. С тех пор для него прошло лет тридцать, не больше. Он много летал на субсветовых скоростях, и его время текло иначе, чем на Земле. Иногда мне кажется, что он вообще не стареет. У него порывистые движения и быстрый взгляд. Но мальчишкой он был только тогда, в первую нашу встречу. Когда я думаю о своей молодости, мне прежде всего вспоминается этот день. Мы ныряли с обрыва в пену прибоя; раньше я не решался спрыгнуть оттуда. Я видел их впервые — Хаютина и девушку со светлыми глазами. Но мы понимали друг друга с полуслова. Мы болтали о всяких пустяках и смеялись. Я разжег костер, и мы сидели у огня до поздней ночи. Я учил их финикийскому искусству определять будущее по звездам…

Утром Хаютин спросил: “О великий мудрец, чем могут отблагодарить тебя спасенные тобой путники?” Я сказал, что хочу быть его двойником. Он посмотрел на девушку. Глаза у нее в то утро были совсем светлые, как небо до восхода солнца. Она сказала: “Сможешь ли ты понять, что формулы ошибаются и чем дальше от Земли, тем сильнее земное притяжение?” Это слова из инструкции двойнику астронавта, и я догадался, что Хаютин уже сделал выбор. Но она рассмеялась: “Да будет так!” И они ушли. Я смотрел им вслед, с обрыва видно далеко. Они шли, держась за руки, и часто оборачивались.

Через месяц почтовый орнитоптер сбросил мне письмо из Звездного Центра. Меня утвердили двойником Хаютина. К письму были приложены длиннейшие инструкции.

Потом Хаютин часто жил у меня на обрыве. Мы редко встречались в городах, обычно он приезжал сюда.

Теперь обрыв тонет в зелени. Я привез домик, посадил ивы. Зимой я живу в городах, но каждую весну возвращаюсь сюда. Однажды я едва нашел свой обрыв. Всё, насколько хватал глаз, было покрыто красными кустами; кажется, их вывезли с Венеры. Километрах в двадцати от обрыва построили экспериментальный ракетодром. Днем и ночью надо мной пролетают ракеты. Я привык к их звенящему гулу. Ракеты улетают и прилетают всегда из одной точки неба. Привычное небо само по себе, и эта таинственная точка сама по себе. Там черное пятно, через которое уходят к другим солнцам.