Артур Кларк: Зов звезд

Внизу, на Земле заканчивается двадцатый век. Когда я смотрю на затененный земной шар, закрывающий звезды, я вижу свет сотен бессонных городов и в этот момент хочу оказаться среди толп, волнующихся и поющих на улицах Лондона, Кейптауна, Рима, Парижа, Берлина, Мадрида…

Да, я могу окинуть все их одним взглядом, горящие как светлячки в темноте планеты. Линия полуночи пересекает сейчас Европу: в восточной части Средиземного моря пульсирует крошечная блестящая звездочка, как будто какой-то прекрасный корабль направил в небо свои поисковые огни. Я подумал, что определенно его целью являемся мы; за несколько минут вспышки стали совсем правильными и поразительно яркими. Сейчас я вызову коммуникационный центр и узнаю, кто это, чтобы можно было по радио послать свое приветствие.

Возвращаясь теперь к истории, унесенной навсегда потоком времени, можно сказать, что прошли самые невероятные сто лет, какие мир когда-либо видел. Они открылись покорением воздуха, увидели в середине срока расщепление атома – и теперь, в конце, наведение мостов в космос.

(Последние пять минут я задавал себе вопрос, что случилось в Найроби; теперь я понял, что там запустили гигантский фейерверк. Ракеты на химическом топливе устарели здесь, но они все еще широко используются внизу, на Земле сегодня вечером.) Конец века – и конец тысячелетия. Что принесет следующее столетие, начинающееся с двойки с нулями? Планеты, конечно; здесь, в космосе, на расстоянии мили плавают корабли первой экспедиции на Марс. Около двух лет я наблюдал, как они вырастали, собираемые кусок за куском, как строились космические станции людьми, с которыми я работал, поколение назад.

Эти десять кораблей теперь были готовы, со всеми экипажами на борту, ожидая последней проверки приборов и сигнала к отправлению. Прежде чем минует полдень первого дня нового века, они вырвутся на свободу от пут Земли, держа направление к чужому миру, который однажды может стать вторым домом человечества.

Когда я смотрю на этот небольшой, отважный флот, который сейчас собирается бросить вызов бесконечности, мои мысли возвращаются на сорок лет назад, в день, когда были запущены первые спутники, а Луна казалась еще очень далекой. И я вспоминаю – в самом деле, я никогда этого не забуду борьбу моего отца за то, чтобы я остался на Земле.

Было не много аргументов, которые он безуспешно пытался использовать. Нелепым был самый первый: «Конечно, они могут это сделать,» фыркал он, «ну и что из этого? Кто захочет отправиться в космос, когда здесь, на Земле, еще так много нужно сделать? Конечно, это не единственная планета в солнечной системе, где человек может жить. Но Луна просто куча выжженного шлака, а где-нибудь еще даже хуже. Здесь, вот где мы должны жить.»

Даже тогда (мне в то время, наверно, было восемнадцать или около того) я смог запутать его в вопросах логики. Я вспоминаю свой ответ, «Как ты можешь знать, Пап, где мы должны жить? В конце концов, мы обитали в море миллиарды лет, прежде чем решили посмотреть сушу. Теперь мы делаем следующий большой скачок: я не знаю, к чему бы мы пришли, если бы первая рыба не вскарабкалась на берег и не понюхала воздух.»

Когда он не смог мне возразить, он стал пытаться оказывать тонкое давление. Он говорил об опасностях космических путешествий и о короткой, трудной жизни тех, кто достаточно глуп, чтобы позволить вовлечь себя в ракетное дело. В то время люди все еще боялись метеоров и космических лучей; как пометка «Здесь Есть Драконы» на старых морских картах, они были мифическими монстрами на все еще пустых небесных картах. Но это меня не беспокоило; это было тем, что добавляло остроты опасности в мои мечты.

Пока я учился в колледже, отец был сравнительно спокоен. Мои занятия имели ценность для любой профессии, какую бы я ни выбрал в дальнейшей жизни, так что он не мог быть недоволен – хотя иногда ворчал по поводу денег, которые я тратил, покупая все книги и журналы по астронавтике, какие мог найти. Мои успехи в колледже были хорошими и это, естественно, нравилось ему; возможно, он не сознавал, что это поможет и мне выбрать свою дорогу.

Весь свой последний год учебы я избегал говорить о моих планах. Я даже создавал впечатление (хотя жалею теперь об этом), что оставил свои мечты о космосе. Не сказав ему ничего, я отправил мое прошение в Астротех и был принят, как только закончил учебу.

Буря разразилась, когда длинный голубой конверт с выпуклым заголовком «Институт Технологии Астронавтики» упал на дно нашего почтового ящика. Я был обвинен в обмане и неблагодарности и не думал, что когда-нибудь прощу отца за то, что он разрушил удовольствие, которое я мог бы чувствовать от выбора наиболее исключительной – и наиболее чарующей – профессии, какую мир когда-либо знал.