Кейт Коджа - Па-де-де

Больше нет уроков балета, тело танцовщицы, нет ли, все равно не подошла, а для степа уже поздно, и для современного танца, и для футбола, кстати, тоже, и она проторчит лето с отцом, станет глядеть, как тащится он вверх-вниз по четырем лестничным пролетам, как сидит, тупо уставившись в телевизор. "Почему ты никуда не выходишь?" Он закуривает сигарету, ментоловую, очередную, смолит по три с половиной пачки в день, помрет раньше, чем ей исполнится восемнадцать. "Выйди, с ребятами познакомишься, что ли".

"Нет в этом доме никаких ребят". А по телевизору - мюзикл, канал "Искусство Америки", две дамочки бодро распевают про странствия и поезда. "И жарко, неохота выходить". Кондиционер работает, да не так чтоб очень, о, этот вечный запах, запах дыма, запах слабости, запах папочкиного одеколона - лил на себя, одевался на выход. "И не вздумай никому открывать дверь", - да кому бы ей дверь открывать, кто постучит? И она садится перед экраном, кулаком подпирает подбородок, по телевизору - все как всегда, снаружи - шумят машины. Все лето так; ну, а в сентябре он вернет ее матери, и опять в школу, а уроков балета не будет уже никогда.

"Работа на полставки", - говорит женщина. На вид - лет двадцати, кожа очень темная, глаза - темнее, на вид - суровая, этакая Марта Грэм в молодые годы. "Ученицы - у нас сейчас набран полный класс..."

"Сколько их?"

"Пятьдесят".

Пятьдесят танцовщиц, все много моложе ее, все энергичные, целеустремленные, настырные. Балетки, зал, запах крема для рук, запах разогретых тел, пол блестит, и зеркала, зеркала везде, а сильнее всего блестит станок, и - НЕТ, это словно голос Адели внутри нее, НЕТ, ЭТОГО ТЫ НЕ СМОЖЕШЬ. "Нет", - говорит она, и рвется вскочить, и отталкивает стул, стул едва не перевернулся, она едва не свалилась. - "Нет, я не могу, не могу сейчас преподавать".

"Вы будете не преподавать, - твердо это сказано, - а АССИСТИРОВАТЬ..."

Следить за чистотой зала? Записи вести? Разогреваться помогать? Смотреть, как они танцуют? Нет, ну уж нет. Ну, уж нет - все время, пока она идет домой, руки вдоль тела, ДА ЗАЧЕМ ТЕБЕ ЭТО? А для жизни - да. Пожизненно заключенная, а телефон Эдварда ведь и теперь еще у нее в записной книжке, черной ручкой записанный. А денег нет, или квартира - или студия, и тогда палас, и балетные журналы, и неработающий телефон - все переселяется вниз, свалено грудой в угол, - главное, от станка подальше. Вода в туалете - то спускается, то нет, но ее ребятишкам, похоже, глубоко на это плевать.

А под подушкой - книжка Алели, лицом Баланчина вниз, так в карточной игре откладывают ненужного валета, валет червей, козырной принц, пиковый темный король, а рубашка карты - черно-белая Адель, нос с горбинкой, глядит неустанно, пречистая матерь всех танцующих.

"Хреново выглядишь", - говорит Эдвард, твердо говорит, как та темнокожая сказала, за столом своим сидя, тоже за столом сидит, за столиком ресторанным, сидит, смотрит на нее. "Ты сама-то видишь, как осунулась?"

"Деньги, - выговаривает она. - Одолжи мне денег".

"Тебе не из чего отдавать долги".

"Нет, - шепчет она. - Сейчас у меня нет. Сейчас. Но вот когда..."

"Совсем с ума сошла", - так он говорит, и делает, не спросясь, заказ для них обоих, соус с зеленым луком, суп с эстрагоном, рыбу какую-то. Вино - белое. Официант как-то странно на нее косится, слышно, как смеется Адель, тихий нечеловеческий смешок, как часовая пружина, закрученная в обратную сторону, лопается. "Ты где сейчас обитаешь - в мусорном баке, что ли?"

Нет. Она не ответит. Отвести его, показать, - нет. Он же просто трахнуться хочет, это потом, после хорошего обеда, нет уж, номер не пройдет, она скрещивает руки на груди, нечего сказать, и все же, все же "Это все вообще откуда?" - он растянулся на простыне, не выглядит он разочарованным, нет, никак, пытается быть твердым, но нет; у него эрекция - раньше было покруче, член толстый, слабый, как змея беззубая, ха, червяк? Как тело у него в квартире, жаркая спальня, жаркая, как бьющееся сердце, и кровать, не кровать - испанский галеон, простыни, а балдахин вишневый, и он смеется - "Значит, жертвуешь всем, страдаешь во имя искусства? Лапочка, да когда мы были вместе, имела ты этот балет, плевать тебе было, тоже мне танцы!"

Неправда, неправда, - хочешь сказать, но не скажешь, да как ему объяснишь? Тема балета ведет к Адели. "Ты даже не удосужился прочесть книжку про Баланчина, - ногти охота всадить ему в мошонку. - Это тебе плевать на танцы, иначе бы прочел".

ДА ОН ЖЕ ПРОСТО ДУРАК, - ответила Адель. - А ТЫ ИЩИ СВОЕГО ПРИНЦА, и "Мне деньги нужны, - говорит она. - Сегодня же". И, странно, дает он деньги, сразу же дает, не глядя; он, наверно, все же богатый - так много дать и так запросто. Сует бумажки ей в руку, пальцы сжимает, и - "Отсоси у меня". Стоит голый, член оживает, ну, наконец-то. "Ну, будь хорошей девочкой, давай, трудно тебе?"