Сергей Кольцов - За магнитной стеной, или Сновидения Варежки

- Здесь все - Карина. Она и то, что ее окружает, - неразрывно. Варежкин непроизвольно сцепил пальцы рук. - Как бы вам объяснить?

- Ты все хорошо объяснил, - сухо сказала Карина, - но я все равно ничего не пойму... Ты просто фантазер, Савелий. Почему бы тебе не писать то, что видят остальные? Вот чай - он и есть чай, нельзя же его изображать, допустим, простоквашей, - начала излагать свои мысли Сухарева, - Но я вижу именно так. Так мне подсказывает сердце, фантазия. Все предметы движутся, перемещаются, разговаривают друг с другом, ссорятся. Они - живые. У них свои радости и печали, свои заботы, свои неурядицы. Я вижу, что чашка готова лопнуть от злости, когда вливают в нее кипяток. Я вижу, как вазе хочется треснуть, рассыпаться, чтобы дать волю хотя бы этим сосновым веткам, как хочется ей лишиться дна, чтобы они проросли, пустили корни. И веткам неудобно в ней, они окольцованы, им хочется туда - на мороз, чтобы искриться, насыщать воздух своим дыханием. Мне видится...

- Савелий, остановись, а то и мы привидимся тебе невесть чем, прервала его Карина.

- Но мне кажется...

- А мне ничего не кажется, - уже зло оборвала его Сухарева. - Спасибо за подарок. Я ценю твой труд, но не приемлю. Достаточно с меня видений и фантазий. Понятно? Достаточно! Я сыта ими по горло!

- Каринушка, ты становишься жуткой злюкой. Ну, размечтался человек, ну, он так видит, ну и что? - вмешалась Любаша.

- Гулена и та не выдержала этих видений. Вон, под диван залезла. А я человек. Что мне прикажешь делать? Что? Я спрашиваю? - Карина все больше и больше распалялась.

- Вот что, милочка, возьми-ка себя в руки и перестань напускать на себя истерику! - одернула ее Любаша.

Варежкин уже проклинал себя за то, что не в меру разговорился, Но в то же время в кладовых подсознания вертелась, не давала покоя мысль: почему так нервна Карина?

Что ее раздражает, мучает? Тогда - цветы... Сейчас...

Неужели какая-то картинка смогла ее вывести из себя?

Впрочем, и с кошкой что-то неладное творится, точно картина источает какой-то эфирный яд, точно токи какие-то излучает. Но ведь с Любашей ничего не случилось. Хотя что с ней стрясется, с такой пышечкой-веселушечкой? Нет, надо что-то придумать. Но что? Выбросить?!

- Не будем ссориться из-за чепухи, из-за картинки какой-то, - Савелий быстро встал. - Чушь все это.

Варежкин схватил картину, резко открыл балкон и на глазах опешивших женщин вышвырнул ее. Любаша бросилась к балкону, но ее остановил протяжный стон Карины. Она обернулась и увидела, как Сухарева медленно сползает со стула. Савелий и Любаша кинулись на помощь.

- Воды, быстрее воды! - выпалила Любаша.

Савелий метнулся на кухню и, расплескивая воду, поднес стакан к губам Карины.

- Что-то нервы у нее сдают в последнее время. Совсем полоумная стала, - проговорила Любаша. - Не знаю, что и делать. Я и так и этак, ничего не помогает, точно нечистый дух вселился в нее.

Карина понемногу приходила в себя.

- Уходи. -Немедленно... Я не могу тебя видеть, ты слышишь?!

Если в первое время Карина была необходима Савелию как воздух, как глоток чистой, колодезной воды, то последняя встреча не то чтобы его омрачала, сделала ее образ менее притягательным, но что-то разрушила в его сознании, остудила огненную иглу, которая вонзилась в самую сердцевину его сущности, и постепенно клубящийся свет, которым он жил, стал гаснуть, и спокойное, холодноватое мерцание наполнило его плоть. Но одновременно и Карина стала приобретать очертания зыбкие, полуреальные и лишь изредка вспыхивали искорки ее ореола, и тогда Варежкин ощущал беспокойство, перекладывал вещи с места на место, словно стараясь себя и весь окружающий его мир привести в согласие, окунуться хотя бы на время в гармонию и плыть по ее спокойным волнам, по безмятежным холмам воспоминаний, забыв, что существует время, квадратные метры его каморки и тот изнурительный взрыв, имя которому - Карина.

Наступила весна и можно бы дать ее приметы в виде давно прокисших ручьев, обрюзгшего снега и рыхлого и сероватого озерного льда. .Можно бы упомянуть и о потревоженных лесных чащобах, но каморка не выезжала на своих скрипучих половицах туда, где воздух, пронизанный переменным стоком, окатывал мурашками спину, грудь и виски.

Варежкин просто отворил окно, чтобы дать сквозняку по-молодецки пройтись по всем затхлым уголкам и навести праздничный беспорядок в притихшем жилище. И сквозняк ворвался, словно почуяв добычу, и с маху принялся за работу. Савелий закрыл глаза и подставил лицо под ослепительный, напористый душ, в котором все перемешалось; отрывочные голоса жильцов, воробьиный галдеж, солнечные соринки и запах отсыревших досок. Кровь опрометчиво запульсировала в капиллярах и венах, но звон стекла, словно кто-то без оглядки рванул оконные рамы, стряхнул с Варежкина мощное оцепенение.