Константин Бояндин - Последний час надежды

Наверное, мне стоило зайти тогда. В тот же вечер. Но я не зашёл.

И все обо мне забыли. Кроме Софии и, как оказалось потом, Ники.

Брюс, общежитие, 6 апреля 2010 года, 9:00

— Брюс, — Поль редко заговаривал со мной. Похоже, то, что я отказался тогда встречаться с бывшей сборной, задело его сильнее всего. — Доминик просила передать тебе приглашение. Через пять дней у неё день рождения, — он протянул мне карточку. — Она будет рада тебя видеть.

— Да? — я посмотрел ему в глаза.

— Не будь размазнёй, — он поморщился. — Что-то изменилось, но не враги же мы теперь. Я же знаю, ты смог преодолеть ту полосу. Передумал брать отпуск, с учёбой всё в порядке. Приходи!

— Хорошо, — я принял карточку. — Приду. Что ей подарить?

Он усмехнулся и хлопнул меня по плечу. Скоро я начну ненавидеть это проявление дружелюбия.

— У неё всё есть, Брюс. У неё есть больше, чем ты можешь представить. Просто приходи.

Да, он был прав. Я смог преодолеть «ту полосу». И средством являлся вначале платок.

Я обнаружил, что если держу его в руке, неважно в какой, то мысли становятся на место, а тело слушается, как и всегда. Вообще всё становится на редкость понятно и привычно. Я пытался поговорить с психиатром о платке, но — всякий раз я напрочь о нм забывал, когда входил в его кабинет.

Так и учился. Сидеть в общежитии было проще, хотя такая учёба не поощрялась. Студенты должны жить единой большой семьёй и общаться чаще. Поначалу я вызывал смешки, когда сидел в читальном зале, держа левую руку или в кармане или просто под столом. А что делать? Если платок кто-нибудь увидит, меня как минимум спросят, откуда я его взял. Все знают, что Ники вручила этот платок Полю. А тот наверняка хранит его в очень надёжном месте.

Меня уже не беспокоило, что приходится думать о вещах, которые не могли случиться одновременно. Наверное, в глубине души я всё-таки считал себя сумасшедшим.

Мне хотелось взять отпуск, уехать домой и забыть обо всём, что было. Но что потом? Моя матушка и не не скрывает, что готова суетиться вокруг меня остаток жизни, и снова уехать куда-то на учёбу будет очень трудно. И я разозлился в какой-то момент — не на неё, а на себя. И злость прекрасно помогла. Когда она особенно удавалась, я занимался безо всякого платка и безо всяких усилий.

Но это отнимало много сил. Нужно дотерпеть, окончить этот курс и подумать, не перевестись ли куда-нибудь ещё. Хотя я понимал, что не хочу переводиться, — из-за Софии и, главным образом из-за Ники.

Мне начали сниться сны. Я не могу назвать их иначе, пусть даже там всё было очень реально. Сны приходили каждую ночь, отнимали много сил, я часто просыпался разбитым.

Это были не те фантазии, скажем так, которые преследовали меня после нескольких первых дней знакомства. Я ощущал физическое притяжение, и она знала, и хорошо этим пользовалась. Но когда угар проходил и наступало утро, я понимал, что это, как повторял учитель биологии, «химия организма».

Сейчас мне снилось прошлое, но в нём у меня была возможность менять что-то, пусть самую капельку. Я помнил, как всё происходило — я помнил каждую нашу встречу с ней, в лесу или в кафе в университете или общежитии, все разговоры. И мог — во сне — не говорить то, что ей неприятно, узнавать о неё больше — она охотно рассказывала. Я не понимал, вначале, почему она так свободно говорит о весьма личном. Потом понял. Я видел, как она однажды дала пощёчину одной из студенток — потом мне рассказали, что Ники, после бокала вина, поделилась какими-то интимными подробностями своей жизни. И когда услышала их от кого-то другого, поняла — кто разболтал.

Проверяла. Она проверяла меня, как и других. Ну что же, я не болтун.

Много раз сны доходили до того нелепого «испытания». Многие запомнят тот холодный пруд — трое слегли с воспалением лёгких, двое чуть не утонули. Но в моих снах этого просто не было. И я не знал, что было — знал только, что она не прогоняла меня, не отдаляла, никто не говорил про меня ничего за моей спиной и — мне продолжало всё удаваться.

Я говорил с ней в снах. О том, о чём в реальности, в прошлом, не говорил. И разговоры запоминались. Может быть, именно разговоры во сне и помогли мне продержаться так долго — ведь в реальности Ники вела себя всё более странно.

Одевалась всё более крикливо. Вела себя надменно и агрессивно по отношению к тем, кто не выказывал ей уважение (а выказывали немногие). И, что самое неприятное, в присутствии Поля, Жана или других «прошедших испытание» становилась другой — деланно услужливой, крайне любезной, а в случае Поля — прямо-таки покорной. Это настолько не походило на знакомую мне Ники, что я не знал, что и думать. Игра. Непонятная мне игра. И часто, почти каждый день, она попадалась мне на глаза, молча смотрела. Во взгляде всё чаще начинало появляться презрение и злость.