Николай Ловцов - Мир приключений, 1926 № 08

— Это не патриотично, не демократично и не художественно. И вот именно с художественной стороны фильма не удовлетворяет самой снисходительной критики. Видели ли вы, господа, на фильме, снятой снизу, этих двух пассажиров на переднем плане? Ведь их рвет. Рвет самым невозможным образом.

— Качка…

— Может быть, сделать купюру?

— Невозможно! В это время происходит главная сцена! Герой, бьющий свою невесту по глазу прикладом револьвера. Помилуйте, какая же публика стерпит подобную мерзость?

— Я нахожу, что дети вообще ревут с самыми противными и неестественными гримасами, — заметил один из членов правления. — Они не вызывают ни малейшей симпатии. Прямо комическое впечатление.

Тут третий вынул сигару изо рта.

— Как неестественными? Можно сказать все, кроме этого. Господа, разве вы забыли, что фильмы с натуры? Ведь, это — мировая сенсация!

— Никакой сенсации, — холодно ответил дон Гнейпера.

Но третий спросил: — А правда?

— Какая правда? Кино, как театр, условность, а не правда. Так на экране не плачут, так на экране не дерутся и не терпят крушения. Падать надо эстетично, а не так, как эти девченки, и драться, не разбивая друг другу физиономий, — особенно женщинам.

— Я предлагаю, все же, — сказал третий член правления, — по крайней мере, назначить сверхурочные награды режиссеру и оператору, свертевшим их с опасностью жизни.

— К этому мы все присоединимся, — ответил второй: — Но фильмы следует уничтожить — и выполнить вновь.

— Я предложил бы, — сказал дон Гнейпера: — все же использовать для рекламы создавшееся положение. То есть выполнить новые фильмы с полным соблюдением морали и художественности так, чтобы матросы пускали детей и женщин в шлюпку, лейтенант вел себя героем, а банкир подлецом, — и затем эту новую съемку объявить снятою с натуры во время кораблекрушения нашими героическими операторами.

Это предложение было принято единогласно.

От сына батрачьего родился сын и назвали его Калистрат.

Когда Калистрат брыкался в люльке и орал истошным матом, отец ругал его на наречии уральских казаков:

— Риштратка!.. поштрели тя жаража в желучьту в горьку!

И пошел Калистрат по жизни не Калистратом, а Риштратом.

Шло время.

Из люльки Риштрат спустился на пол и пошел — сквозь холод, обернутый тряпками, с желанием кушать — голодный. Ветер родных степей лизал его и своими напевами воспитывал. Рос Риштрат, крепчал и вырос. Сделался он руководителем большого овечьего стада.

Ходил он по степям за своими подчиненными, хлестал кнутом провинившихся и корками от своего стола кормил послушных. Изучил Риштрат степь — свое царство, исшагал вдоль и поперек. Скучно стало ему, потянуло мыслями за грани, к городам неведомым, к людям невиданным.

Однажды он встретил Сиклету — девку с грудями, как резиновые мячи, и женился на ней.

Небо — крыша его дворца, заулыбалось, жаворонки запели громче, и веселей затряс сединами ковыль. Риштрат забыл про города неведомые и про людей невиданных.

Когда степь гудела бурей, а небо клубилось тучами, Риштрат вспоминал свою Сиклету, кутался плотней в рваный клеенчатый плащ и говорил:

— Незымай гудеть, она себе сила, а мы — себе…

Прожил бы Риштрат с своей силой до конца жизни, но пришла другая сила и заставила его задуматься.

Пришли сначала белые солдаты, потом красные пришли выгонять их.

Получилась война. Риштрат увидел пушки, автомобили, аэропланы, услышал всякий разговор.

— До чего только ум человеческий не дойдет! — удивлялся он.

Кончилась война и в поселке Риштрата появился Совет и изба с книгами. Риштрат не вытерпел и зашел. Дали ему там букварь, указали кое-что и иошел он за стадом, а в сумке спрятал букварь. В степи ходил и зубрил. — М-ы, мы… Н-е, не.

Овцы бежали в сторону… Риштрат обрывался и кричал:

— Арря! Арря! Оглашенные, куда вас несет!.. — И продолжал: — Р-а, ра, б-ы, бы, — улыбаясь читал: — мы не рабы.

Зимой Сиклета хлопала по бедрам и сокрушалась:

— Зачитается, истинный бог зачитается.