Азамат Козаев: Ничей (отрывок)

Так зол стал воевода, так красен, с таким презрением бросил переломленную плеть в ноги воям, что попятились.

- Так злоба жить мешает, что уже и со стариками воюете? А может и меня старого туда же, наземь, а молодежь, надежа наша? Иль не ту старый Перегуж песнь завел? Чего же брови супите, чего же исподтишка гадите, будто и не вои, а тати полуночные? - долго копил воевода и вот не выдержал, выплеснул. -Думаете не знаю, что и мешок посеченному больше своих отмерили, и воды никто не подаст, буде помирать вздумает, будто и не знает никто, чего стоит слово тех четверых, Обжорки, Пузыренка, Лобана и этого, четвертого, не помню уж как кличут? Осерчали дружинные, ишь цацки хрупкие, накричали на них! Тьфу на вас!

Старый воевода в сердцах плюнул под ноги воям, кого водил по многу лет, а многих еще и по попке шлепал.

- Против княжа идешь, старый! - чей-то чужой голос догнал в спину.

Перегуж обернулся, зло бросил:

- И пойду, коли не прав княжь. А то не твой огород, вот и не топчи траву, пришлец!

Тычок ушел, обеспамятевшего воя унесли, а Безрод долго сидел под заборищем. Что-то будет этой ночью. Сердце тревожно сжалось. Что то будет?

Он, как всегда, пропустил всех вперед себя, сцепил зубы и поднялся на крыльцо. Как всегда, вцепился пальцами в створину, встал мертво.

- А-а-а, явился голь перекатная, на дружинного воя руку поднял?

И тотчас полетели сапоги, не один, не два, много. Безрод лица не отвел, быстро выбросил перед собой руку и схватил один сапог перед самым носом. А вот теперь можно. Понемногу день за деньком вошел в силу, и сегодня пробовался на старой шкуре на заднем дворе. Спрятал сапог за спину и никуда не пошел, стоял над горкой сапог и ждал сам. Дружинные прикидывали, вот пойдет, мол, безродина в угол свой, а там и сапоги разберут. Но Ничей стоял над горой сапожищ и время за хвост тянул. Вои поняли все, лица в ухмылках скривили, ждет рогожная рванина, мол, подойдут вои за своим, начнут с полу сапоги брать, поклоны бить. Не дождется. Безрод ждал долго, столь же долго дружинные нагло в глаза глядели и ехидно щерились. Ничей, закусив ус, подцепил пяткой голенище да и швырнул за спину себе вон с крыльца. Один, второй, третий сапог, молча глядел в глаза. Вои с лица изменились, озлобились, аж подпрыгнули на ложах. А последний сапог, тот что словил да за спину убрал, Безрод медленно из-за спины вынул, облапил голенище двумя руками, и будто бы одними пальцами повел трещину по бычатине, от голенища вниз, а как перешла трещина середку, так с громким треском и разнеслось сапожище вдвое. Бестолочи, ну чего глаза выпучили? Да ты не гляди, что в тебя три таких как я влезет, подмечай то, что в мою ладошку две твоих войдет. И всей-то руки не нужно, не плечом - ладошкой рву. На то гляди. Может потому и не ходят за меня девки, что туловом худ, а руками больно велик. Вот и выходит что я безобразина?

Он дал им первое за все это время свое слово.

- Рты позакрывайте. Душа вылетит и не удержишь.

Вышвырнул половинки сапога на улицу и прошел к себе. Впервые спокойно уснул. Сразу. Будто на мягкой перине спал.

Утром впервые обошел на бегу вкруг Вороньей Головы воя. Из млечских. Жаль не Корягу. А когда к скале подбегал, пробовал петь. Пел про скорые морозы, про девицу красавицу, про горячую любовь, что снега топит, про верность красы к вою. То-то вылупились кощунники доморощенные, и всяк неумеха песняром себя мнит, аж мешки свои на ноги себе побросали. Поди и слыхом не слыхивали, как поют дружинные под каменным-то мешком. Подбегая, уже не подходя, а подбегая, и от одного этого готовый петь во всю грудь, Безрод выводил в голос переливы, хоть и в четверть того, что ранее, а все же пел. И будто тюлень, без всплеска, без брызг ушел головой в воду и широкими саженями погреб воду под себя.

Вышел на берег все равно последним, но спину воя, что предпоследним убежал за земляной горб, все же увидел. А дружинные и поесть не успели, когда с улыбкой вошел во дворище Безрод. Вои проводили мрачными взглядами и снова в миски уткнулись. Не схотели есть в хоромах, да и где их взять такие хоромы безразмерные, ели прямо на земле вокруг костров, вои постарше - в княжовых палатах с княжем и нарочитыми. Безрод прошел мимо дружинных и бровью в их сторону не повел, и даже волос единый на седой голове ветерок в сторону воев не положил. На мгновение повисла тишина, в головах все гадости вертелись, но Моряй скорее прочих на язык оказался:

- Ишь идет горд, будто горы своротил, а и гора-то - мешочек крохотный, а гонору-то на всю Воронью Голову будет!