Надежда Кожушаная - Бессонница

- Возлюби ближнего! - неожиданно вставил Халим.

- Ближнего как самого себя, - поправил Барин. - А по-человечески, в переводе, это означает: возлюби себя - и тебе будут приятны все остальные. А попробуй, возлюби себя! С этим жалким лицом, в этой одежке, зимой... и один из всех!.. Вот он хромой, - Барин ткнул в Эдипа, - а хорош! Потому что для них отрезанные ступни - это как родинка на щеке. Отличие. Я хромой, у тебя - родинка. Нет, я обожаю!

Он перенес свечи к другому миркалю и пояснил Халиму:

- Женщин смотрим молча.

Они молча "осмотрели" греческих женщин, мерцающих в свете свечей, и Барин сказал только:

- А груди детские-детские, да?

Хорошо укрепил свечу, сел. Смотрел на мерцающую Афродиту с воинственным идиотом-мужем. Бык с Данаей.

Сказал, пожав плечами:

- Почему?

Не захотел терять вдохновения, встал и прекратил просмотр.

Задул свечи, увидел напряженного Халима, объяснил:

- И не потому что голые. А потому что мертвые! - пошутил.

Посмеялся и "благословил" Халима:

- У тебя очень хорошее строение лица. Тебя не обижают? А давай-ка, я тебя заберу. И поехали. Поздно.

Халим и Барин мчались в санях к Петербургу. Зима стояла настоящая, обжигающая.

Вдруг лошади захрипели, как если бы почуяли волка.

Сани стали.

- Что? - крикнул Барин недовольно.

На перепутье пяти дорог, на стволе, похожем на простой осиновый кол, висел бутон, сквозь приоткрытые створки которого видна была мякоть нежно-розового цвета.

Халим соскочил с коней и обошел кол кругом, щипля себя за щеки: так ли он видит, нет ли в том наваждения.

- Я замерзну! - крикнул Барин недовольно.

И так и не вышел из саней, пока Халим вырывал деревцо с корнем и оборачивал его шубой.

Они помчались дальше к городу, и Халим кричал Барину, что "совсем другой дорогой хотели ехать!.." "И никто не поверит!.." - и хохотал дьяволом.

"Нет, милостивая государыня! - писал Барин, сидя у себя в кабинете и поглядывая на часы. - Я не обещал Вам чуда, я велел ждать. И ждать - не ожидая!.. Жить и быть уверенной в том, что Вы достойны всяческих счастливых неожиданностей..." - отбросил письмо: ему было неуютно, он был раздражен и заинтересован приближавшимся событием. Налил вина, выпил и подумал вслух:

- Надо было зимовать в деревне. Спячка так спячка. И с "чудесами" проще: позвал бабку, бабка пошептала...

Дверь открылась за его спиной, вошел Халим и сказал торжественно:

- Сергей Андреевич, пора.

Барин вздрогнул неестественно, допил вино:

- Но учти: если мне не понравится!..

Халим торжественно и мрачно сиял. Барин взял свечку и пошел за ним.

"Какая жажда чуда живет в человеке! - думал он. - С чего? От лени? От усталости? От бессмысленности проживаемых лет? И почему каждый, придумав чудо, немедленно задается вопросом, за что, я - и чудо?! Ведь вот Халим решился отдать мне, значит, боится. А я, похоже, и купился... Глупость какая..."

Он, однако, дрожал, лоб его покрывался потом.

"Не надо было напиваться..." - подумал он.

Било полночь.

Халим, напряженный, стоял возле двери в комнату, где был спрятан привезенный кол. Обернулся на Барина. Тот ответил ободряющей улыбкой.

Ждали.

Часы пробили двенадцать - и плод, висевший на колу, раскрылся. Из бутона, вместо цветка, выскользнула на пол прозрачная фигура, в которой сразу можно было распознать женщину.

- Ой! - хрипло сказал Барин.

- Вот, - прошептал Халим: видно было, что он не в первый раз наблюдает это превращение.

Женщина же, едва коснувшись пола, подняла лицо и застонала глухим голосом, от которого у Барина побежали мурашки по телу. Поднялась и пошла неслышно в столовую, дальше. Халим перекрестил ей спину и зашептал молитву, христианскую, но с такой страстью, с какой молятся только неверные. А она повела спиной, как от ласки, как будто только и ждала молитвы.

Часы пробили три.

Барина трясло: он не знал, как реагировать, только присутствие Халима мешало ему убежать вон.

А Халим, приготовивший план, молча и гадливо выжидал, когда женщина попадется в его ловушку.

Она заплакала, села на пол и стала гладить доски, как будто успокаивала, обещала, радовалась. Всплескивала руками и качала головой. Легла, закрыв глаза.

Барин успокоился: женщина была красива, огня изо рта не изрыгала. Ему стало интересно. Интереснее.

Часы пробили шесть, запел петух.

Халим обернулся на Барина.

Тот понял.

- Простите! - сказал он.

Женщина повернулась на звук его голоса, он отпрянул: глаза ее были слепы. Боже!

- Я хотел бы... - начал Барин, но прокричал второй петух, и женщина стремительно скользнула к стволу.