— Но я боюсь, что он найдет способ, — ответила она, — через тебя, мой друг. Я видела, как он посмотрел на тебя, и это был жуткий взгляд.
— Я не боюсь, — сказал я.
— Я боюсь за тебя. Нет, этого не будет! — она сказала это с окончательной убежденностью. Затем пожелала мне спокойной ночи и, войдя в дом Молли, закрыла дверь.
По пути домой я очень беспокоился о ней, потому что не хотел, чтобы она была несчастлива. Я чувствовал, что ее страхи несколько преувеличены, потому что даже такой наделенный властью человек, как комендант, не может ее заставить работать на себя, если она того не хочет. Позднее он мог бы взять ее в качестве своей женщины, если у нее не будет мужчины, но даже тогда у нее останется выбор — месяц, в течение которого женщина может найти кого-нибудь еще, если она не хочет выращивать его детей. Так гласил закон.
Естественно, они находили способы обойти закон, когда страстно желали девушку — мужчина, выбранный ею, мог, например, быть обвинен в каких-то преступлениях или даже найден в одно прекрасное утро загадочно убитым. Женщина должна быть настоящей героиней, чтобы долго противостоять им, и мужчина должен был действительно глубоко любить девушку, чтобы быть готовым пожертвовать своей жизнью ради нее — и даже тогда существовала опасность, что ее не спасти. Оставался единственный способ, и когда я достиг своего жилища, то был более чем уверен, что она прибегнет именно к нему.
Несколько минут я топтался в нерешительности и с каждой минутой уверенность в том, что произойдет худшее, росла. Это превратилось в манию. Я видел ее внутренним взором и не мог больше этого выдержать.
Не закрыв дверь, я помчался в направлении дома Джима так быстро, как только поспевали мои ноги. Но еще до того, как я добежал до него, я увидел призрачную фигурку, направляющуюся в сторону реки. Я не мог разобрать, кто это был; но я догадывался и удвоил скорость.
Небольшой склон возвышается над потоком в этом месте, и я увидел, как фигура на мгновение остановилась на нем, а потом — исчезла. Внизу раздался всплеск воды, круги пошли по поверхности реки, и в них отражались звезды.
Я видел все происходящее — в течении доли секунды, когда остановился на склоне — и нырнул вниз головой в воду поблизости от центра расходящихся кругов.
Мы выплыли вместе, бок о бок, я протянул руку и схватил ее за тунику и после этого, держа ее на расстоянии вытянутой руки, поплыл к берегу, удерживая ее подбородок над водой. Она не сопротивлялась, и когда наконец мы оказались на берегу, она повернулась ко мне, и в ее глазах не было слез; правда, она всхлипывала.
— Почему ты сделал это? — простонала она. — Ну почему ты сделал это? Это был единственный способ, единственный.
Она выглядела такой жалкой и несчастной и одновременно такой прекрасной, что я с трудом удерживался от того, чтобы не обнять ее, и в этот момент, совершенно неожиданно, я понял, что был настолько глуп, не понимая раньше, что я люблю ее.
Но я только крепко сжал ее ладони в своих и принялся умолять, чтобы она ничего подобного больше не делала. Я сказал ей, что, может быть, она никогда больше не услышит об Ор-тисе и что было бы неразумно убить себя, пока действительно это не останется единственно возможным выходом.
— Я не боялась за себя, — сказала она. — Я всегда могу в самую последнюю минуту найти какой-то выход; я боялась за тебя, ты был так добр ко мне. Если я сейчас исчезну, то вы будете в безопасности.
— Я предпочитаю пребывать в опасности, чем позволить тебе исчезнуть, — просто ответил я. — Я не боюсь.
И перед тем, как я ушел, она пообещала мне, что не будет повторять своей попытки, пока это действительно не будет единственным выходом.
Пока я медленно шел к дому, мои мысли были наполнены горечью и печалью. Моя душа восставала против жестокого социального порядка, который даже у молодежи похищал счастье и любовь. Кроме того, что-то внутри меня — подозреваю, что какой-то унаследованный инстинкт — кричал, что это моя родина, и я обобран до нитки отпрысками лунных мерзавцев. Мой американизм был силен во мне — и стал еще сильнее из-за вековых попыток наших завоевателей сломать его, потому мы и должны были скрывать его. Они называли нас янки — оскорбляя, но наоборот — это была наша гордость. И мы в свою очередь называли их кайзерами; отец говорил, что в древние времена это было самым гнусным ругательством; но и сейчас оно было презреннейшим словом.
Добравшись до дома я увидел, что свеча до сих пор горит в гостиной. Я покинул дом так быстро что не подумал об этом и когда я подошел ближе, то увидел кое-что еще. Я двигался очень медленно, и в мягкой пыли дороги мои мягкие ботинки не издавали ни звука, иначе я не увидел бы того, что увидел — две фигуры, стоящие в тени стены, и рассматривающие сквозь окно нашу гостиную.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу