Леонид Кудрявцев - Вторжение

Он встал, побрякал суставами и, довольно ухмыляясь, пошел в ванную. Помылся. Правда, вытираясь полотенцем, он порвал его об одно из ребер, но что поделаешь, такие неприятности теперь будут подстерегать его на каждом шагу.

А день-то какой чудесный!

Он сварил себе кофе и выпил его целую чашку. Правда, все что попадало в рот, тотчас же выливалось на стол, но от этого кофе не становился хуже. Напротив!

Напившись, Ипат тщательно вымыл чашку и позвонил Бангузуну.

- У, вернулся, - радостно сказал Бангузун.

- Вернулся, - не менее радостно сообщил Ипат.

- Ну и как?

- Отлично, все отлично... Что ты сейчас собираешься делать!

- Сейчас... - Бангузун на секунду задумался, потом сказал: - Сейчас я иду гулять вместе с диплодоком.

- Ну вот и хорошо. Значит, я тебя жду, заходи-вместе погуляем.

- Заметано, - сказал Бангузун.

Ипат положил трубку и огляделся по сторонам. Так!

Как вихрь пронесся он по дому, надевая на себя белье, штаны, рубашку с надписью от правого плеча к левому "серебристый хек в томатном соусе", старый плащ с пятью рукавами и почти новую стетсоновскую шляпу. Потом он распихал по карманам бутерброды и пиленый сахар, браунинги и чековые книжки, двадцать четыре тома Большой советской энциклопедии и восемь ниток бисера. А также многое другое. Один Аллах знает, что может понадобиться на прогулке. По крайней мере, нужно быть готовым ко всему.

На улицу он выскочил несколько рановато и поэтому, до того как пришел Бангузун, успел помочь одной старушке перейти через дорогу. У бедняжки болела третья нога.

А потом появился Бангузун, за которым топал диплодок, и оба они Ипату очень обрадовались. Да так, что от избытка чувств Бангузун толкнул Ипата и тот, совершенно случайно, повалил газетный киоск. И пока киоскер бегал и ловил листы "местной сплетницы", с которыми баловался еще не совсем проснувшийся утренний ветерок, Ипат выбрался из-под обломков киоска и, радостно хохоча, толкнул Бангузуна так, что тот сбил с ног диплодока. Тут уж захохотал диплодок, и они, все втроем, устроили прямо на улице небольшую "кучу-малу", во время которой Бангузун оторвал на одежде Ипата все пуговицы и сыграл на его ребрах "лунную сонату", а диплодок сорвал с одной из голов Бангузуна шапку и тотчас же ее слопал, а Ипат измазал диплодока чернилами с ног до головы, так что тот стал похож на ягуара.

Так могло продолжаться долго, но прохожие стали возмущаться, и пришлось "кучу малу" прекратить. Тогда Бангузун стал знакомить Ипата с диплодоком, теперь уже всерьез. И диплодок кланялся и даже сказал, что он - "покорный слуга" Ипата на все оставшееся время. А потом наступил ему на ногу. Совершенно случайно.

От неожиданности Ипат закричал и увидел, что Бангузун, превратившись в оборотня, оскалил полуметровые клыки, и почувствовал запах. Горьковатый запах Лемурии.

И проснулся...

Он долго лежал на своей узкой холостяцкой кровати и пытался понять, что же это ему приснилось. Не было у него раньше таких снов. А что было? Детство, кусок юности и Лемурия, которую он помнил, в отличие от детства и юности, очень реально, потому что вернулся из нее всего лишь две недели назад. Вот она-то действительно все еще была с ним, жила в каждом его движении, глядела его глазами, говорила его губами, и довольно часто этот благополучный мир, в котором он теперь жил, особенно тогда, когда он доставал из старого шкафа свою военную форму и любовался погонами, петлицами и наградами, казался нереальным и ненастоящим, словно сделанным из папье-маше... Ткни пальцем, и под плотной оболочкой окажется пустота.

Тогда Ипат часами сидел возле шкафа, прислонившись к его полированной стенке, почти не двигаясь, разглядывая что-то широко открытыми, неподвижными глазами, пока звяканье проезжавшего по улице трамвая или запевший за стенкой арию Иоланты сосед не приводили его в чувство и он, вздрогнув, медленно освобождался от дурмана воспоминаний.

Как правило, после этого он вешал форму обратно в шкаф, на сделанную в виде скелетика летучей мыши вешалку и шел прогуляться или же садился пить чай с рогаликами.

А вечерами он лежал на диване, курил папиросу за папиросой и думал о том, что вот, проходит время и надо бы устраиваться на работу, а также забыть о том, что было. Потому что теперь у него другая, мирная жизнь. И можно даже познакомиться с какой-нибудь девушкой. Если, конечно, она захочет иметь с ним дело. А захочет ли?

Когда он задавал себе этот вопрос, ему вдруг становилось плохо, хотелось плакать, пить вино, чтобы забыться, и стрелять в холодную, мертвенно-бледную луну из крупнокалиберного пулемета, чтобы хоть кому-то отомстить. За то, в чем были виноваты все. Все, кто - вокруг, кто спешил по утрам на работу, рассеянно поглядывая на часы, думая о девушках и танцах, которые будут вечером. А также те, кто возил своих детей в колясочках по набережным и бульварам, рассеянно присаживаясь на скамейки, небрежно покачивая маленькое, завернутое в пеленки, сопящее во сне чудо, которого у него не было. А почему? Почему?