Виктор Ночкин - Последний парад наступает…

— Костенька, не обижайтесь на Кондратьева, он шутит, познакомьтесь лучше с Матюшей, — и сдернула драпировку с прямоугольного предмета.

Предмет оказался клеткой, в углу которой притаилась печальноглазая обезьяна.

— Матвей поживет у вас, Костенька, хорошо? Вы не беспокойтесь, он тихий, смирный. А я его буду каждый день проведывать, кормить его буду, — пообещала Шейкина, потом зачем-то обернулась к коридору, откуда доносилось сопение программиста Кондратьева, и уточнила, — по три раза. Даже по четыре!

Когда все покинули лабораторию, Костя поглядел на клетку и деланно-бодрым голосом провозгласил:

— Ну что, Матвей, будем друзьями?

Обезьяна в ответ скорчила гримасу и, вытянув длинные губы, ответила: "Пв-в-в-в-ф-ф-ф!", — выстрелив в направлении костиного стола порцию слюны и зеленой жвачки. Костя печально посмотрел на зеленые пятна, украсившие пол в полуметре от его грязного ботинка, и вздохнул. Доброго соседства не получалось. Оставалось только подождать ниночкиного прихода, который обещал стать приятным утешением.

Прошло около четырех часов… Бездыкин уже проверил кофр с созревающими нанороботами, хотя этого и не требовалось. Попытался вручную вычистить в компе "нано-Пиздыкина", проковырялся больше часа и бросил это занятие, так и не найдя источник пакости. Проверил еще раз боевых нанороботов, затем — и будущее поколение, которому срок дозреть не раньше чем через неделею… Ниночки не было. Печальноглазый Матвей уже не жевал, а мрачно исследовал коричневым червеобразным языком замок на клетке.

— Что, брат, жрать хочешь? — беззлобно поинтересовался Костя.

— Пвф! — ответил Матвей, но плевок вышел вялый, жвачки не было.

— Ладно, схожу к Шейкиной, напомню ей, — объявил Бездыкин, а потом даже сострил, — а ты сиди в клетке, не выходи, ладно?

— Пвф!

Костя пожал плечами и прошлепал мимо клетки к двери. Свет включать в коридоре ему почему-то не хотелось, он привычным жестом наощупь сунул ключ и запер лабораторию, затем побрел к светлому прямоугольнику выхода. В темноте впереди послышалась возня и что-то наподобие стона. Костя насторожился. Стараясь ступать потише, он двинулся на свет, прижимаясь к стене. Постепенно глаза адаптировались к мраку. Почти у самого выхода, в расширителе перед дверью Костя разглядел силуэты двух сплетающихся фигур. Шейкина сидела на тумбочке в углу, обвив молочно блестящими голыми ногами склонившегося над ней мужчину. В полутьме четко выделялась его расстегнутая рубашка и ниночкино белье. Шейкина, задрав лицо к потолку, шумно дышала и постанывала, Кондратьев сопел и чмокал, елозя губами по ее груди и ключицам, его пальцы шевелились под ляжками Ниночки, а поджарый зад ритмично качался в унисон стонам…

Костя задохнулся от нахлынувшего возмущения и ринулся мимо парочки, злорадно хлопнув напоследок дверью — так что штукатурка посыпалась откуда-то сверху. Бездыкин не стал дожидаться лифта и бросился вверх по лестнице. Он не помнил, как взлетел на нулевой уровень, как промчался по коридору, как рванул дверь кабинета завхоза (ну, сейчас: "По какому праву! Немедленно очистить лабораторию!") — и остолбенел. Михеич с Нерестовым сидели за столом, между ними на тарелочках лежали мелко нарезанные огурцы и крошечные бутербродики-четвертушки. Над закусью торжественно высилась пятилитровая бутыль с лабораторным спиртом, пустая на две трети.

— А сынок, — махнул рукой Нерестов, — заходи, заходи. А я, видишь, на пенсию выхожу. С завтрашнего дня — все. Вчистую. Заходи, присядь.

— А?.. Как на пенсию?.. — выдавил из себя огорошенный Бездыкин, — а… я? А роботы? Они ж завтра…

— А что роботы? Ах, роботы… — голос у начальника отдела был вполне трезвый, серьезный, — вот что, сынок. Валяй, тащи своих наёботов! Сейчас покажешь хоть чего путного — ей-богу, сразу звоню кому следует. А завтра — не взыщи. Меня-то и не будет здесь.

— А завтра и его здесь не будет, — пьяно поддакнул Михеич, влюбленно глядя на Нерестова, — приказ уж готов. Завтрашним числом на подпись Горбункову приказ. Закрываем лабол… рабла… лабраторию! За беспресктив… стисью закрываем. Давай лучше выпьем и байстрюку этому нальем, пусть утешится.

Михеич дрожащей лапкой потянулся к бутыли и, как только его пальцы сомкнулись на горлышке сосуда, дрожь прекратилась. Бутылка взмыла над столом с хищной грацией истребителя, нависая над стаканом.

— Вот так-то, сынок, — печально кивнул Нерестов, — ты… того, не гляди, что мы пьем. Тащи давай своих наёботов. Показывай.