Андрей Курков - Памяти русской культуры

А Макса все еще нет. И вода похолодела уже не на один градус.

Вот придет этот тип. и тогда Мирон ему многое скажет! И никаких объяснений не станет слушать...

Мирон поднялся, придерживаясь руками за края ванны. Осенний воздух был еще теплым. Простор давал ощущение свободы, хотелось глубоко дышать и чувствовать себя вольным и гордым.

Ступил на землю, накинул на себя махровый халат и, бросив еще один печальный взгляд на потухший уже костер, поплелся к домикусараю.

Единственный стол в домике не мог не напоминать рояль - сработан он был из крышки инструмента.

Мирон поставил на газовую плитку почерневший алюминиевый чайник и присел у окна.

В этом сидении у окна, особенно осенью, когда летние краски день за днем сползали с неба и земли, было что-то ностальгическое, что-то сладко-печальное, создававшее особое ощущение.

В дверь постучали.

Мирон лениво поднялся - он не любил, когда его отвлекали от особых ощущений. Максу он сейчас не Открыл бы, но это был кто-то другой.

Дверь скрипнула, отворяясь.

В проеме стоял министр культуры. Мирон хорошо его знал.

Выглядел министр скверно. Потертые джинсы и дырявый свитер с олимпийским мишкой на груди. Глаза печальны и, пожалуй, заплаканы.

Мирон сделал шаг назад, приглашая гостя пройти.

- Чай будешь? - спросил он.

Министр кивнул.

Молча уселись за стол.

Министр вытащил из кармана джинсов сложенную в несколько раз бумажку. Развернул, протянул Мирону.

"Приказ об окончательном сокращении Министерства культуры и ликвидации подведомственных ему учреждений".

Дальше Мирон читать не стал. Он заварил чай, разлил по большим, красным в белый горох, бульонным чашкам, поставил на стол жестяную банку с сахаром.

- Сюда они не придут... - говорил, потягивая чай, министр. - Я сжег всю документацию кладбища, теперь его как бы и нет. Ты меня не прогонишь?

Мирон мотнул головой.

В дверь постучали.

Министр приподнялся.

- Это свои... - успокоил Мирон. - Немцы...

Министр снова сел, глотнул чаю, - Не понимаю японцев, -сказал он вдруг. - Они убили искусство своим электричеством.

Мирон кивнул. Он тоже не любил электричества.

Снова постучали. Хозяин домика .впустил Макса.

Макс долго извинялся. Он забыл вовремя перевести свои песочные часы, и они отстали.

Пили чай втроем. Макс декламировал Гете. Министр попробовал прочитать Пушкина.

Мирон сходил за водой на озеро и снова поставил чайник на газовую плитку., - Друзья! - призывно сказал министр и тут же запнулся, а помолчав с минуту, вытащил откуда-то плоскую бутылку коньяка. - Четыре звездочки.,. Вы помните, что это значит?!

Макс и Мирон молчали.

- В наше время это лучшее лекарство, изобретенное человечеством, осмелев, заговорил министр. - Все мы, и вы, товарищ немец, - остатки, погибающей, исчезающей навеки великой русской культуры, давшей миру столько гениев, столько Достоевских, Гоголей и Пушкиных...

Министр говорил горячо и проникновенно. Когда-то он был известным актером-трагиком.

- А вот и чай вскипел! - оставил Мирон.

- Мы не должны исчезать, потому что вслед за нашими варварами могут прийти и другие поколения взгляд которых на культуру будет совсем иным...

Воцарилось молчание, которым воспользовался Мирон, чтобы заварить крепкий чай и разлить его по большим, красным в белый горох, бульонным чашкам.

- А стаканчики у тебя есть? - спросил министр.

- Стаканчики?! - философски произнес Мирон.

- Это не лекарство, - твердо заявил Макс. - Это нельзя принимать вовнутрь... От этого погибли многие северные народы...

- А как же это надо принимать?! - остопбенело посмотрел на немца русский министр.

- Нет никакой культуры пьянства, - сказал Макс.

- Я люблю принимать ванны... - задумчиво произнес Мирон.

Министр растерялся. Он взглядом поискал понимания у Мирона, потом у немца, но тщетно.

- Что же делать с коньяком? - спросил он негромко.

Макс и Мирон переглянулись.

- Принять наружно... - Мирон сопроводил свои слова взглядом, не терпящим возражений.

Министр сник, словно вспомнил то, что больше никогда не повторится.

Макс и Мирон вскочили, следом медленно встал министр.

Мирон сделал шаг к штабелю уложенных колесиками наружу рояльных ножек, провел рукой по колесикам - они, проворачиваясь, взвизгнули.

- Ради такого случая... - глядя на ножки, заговорил Мирон.

- Нет, - взволнованно перебил его Макс. - Нельзя... Как же ты будешь сохранять культуру, если сделаешь это... Мирон покорно убрал руку с рояльных ножек и вышел во двор.