Николай Ларионов - Тишина

О. Александр усилием отвел глаза.

- Ну как же, батя, а?

И тишине, покою осеннему, ответил священник глухо, мучительно медленно:

- Я говорил неправду. - И схватился рукой за сердце, побледнев внезапно.

Гантман вздохнул. Маркелов угрожающе шагнул вперед и круг человечий замкнулся перед священником.

Подойдя вплотную, Маркелов лениво поднял руку. Гантман увидел, как о. Александр откинулся назад, все еще держась за сердце. Кто-то из толпы с силой оттолкнул вперед. Священник упал на грудь Игната.

- Так ты мутить тут приставлен?... Ты... божья пешка... Ух! Маркелов размахнулся.

- Стойте! - повелительно крикнул Гантман. - Он... прав. Оставьте его!

О. Александр поднял голову, глаза стали сумасшедшими. Смешно захлебнувшись, он взмахнул широкими рукавами рясы и упал замертво.

--------------

Прилетел сумеречный ветер, поиграл пылью: взбросил ее серым дождем. Человечьи спины пригнулись к земле в уровень, как на молитве. Человечьи уши слушали, как звенит тишина.

Никто не двинулся. Только Игнат Маркелов обернулся к крыльцу: Гантман исчез.

Сдвигая брови, Маркелов долго смотрел на пустой стол, на шапку свою, прикрытую листом бумаги.

В потемневшем небе кружил коршун, вытягиваясь сладострастно в ожидании.

--------------

V.

Творожнички.

Всю ночь, не выпуская из рук нагана, Гантман просидел на стуле против окна, не зажигая лампы, а ночью была буря.

В этом краю всегда ранние весны, веселые, в солнечных пятнах. Прилетают журавли: ими всегда полны соломенные крыши. И, когда солнце, журавли хлопотливо копошатся в соломе и без конца кричат от тепла и радости. А когда солнца нет, прячут клювы в широкие крылья глубоко, зябко и втягивают лапки свои в оперенья, согревая их по очередно. Так, прокричав, положенное время, улетают журавли - бездомные странники - в одну из ранних зорь туда, где доброе солнце, где дольше лето и можно без конца кричать от тепла и радости.

А здесь осень уходит сразу. Вчера огненный шар солнца еще ложился за поля, а сегодня - утро пришло, налитое свинцом и вымостило небо в асфальт.

И серо-сырое лицо было у хозяйки.

Войдя, она поставила на стол миску с молочной кашей, тарелку с пирожками, и в комнате сразу запахло постно.

- Ишь, удумали что... Дурь-то какая...

- Вы о чем? - спросил Гантман, садясь к столу.

Хозяйка вздохнула, утерла передником сальные руки.

- Вчерась-то... Хулиганы. Босотва. К человеку пристали, а человек хорошее к ним замыслил.

Гантман молча ел кашу. Ел впервые за сутки. Хозяйка стояла у стола и на столе забытый лежал револьвер.

- Я этого шуму как боюсь...

- Какого шума?

Ткнув пальцем в наган:

- От орудий.

Гантман внимательно посмотрел на женщину: лет тридцать, лицо рыхлилось от сливок и масла и рот был купеческий, широкогубый, сочный.

"Кулачье" подумал Гантман, вонзил ложку в кашу и каша стала невкусной.

- Слобода... Палку нужно. Бесштанные. Царя нету и - хорошо. Слушать-бы, что умные скажут... Жид, жид. Ну и что? Какое дело? Повсегда жиды царя бывшего допекали народу на пользу. Я жидов знаю.

Задумалась, раскачивая плечи.

За окном шумел ветер, бил в стекло мокрыми ветвями ракитника.

- Покушайте творожничков: хороши...

За дверью в хозяйской половине что-то передвигают и, кашляя, зовет хозяин:

- Паша, а Па-ашь!

И Паша - Пелагея - берет со стола миску с недоеденной кашей, отходит чуть и смотрит на Гантмана.

- Не были вы раньше: что тута натворили... Пожары по ночам, воровство... Страх. Все от Паскевичевой усадьбы поживились (она усмехнулась). Богатыми стали. А посмотреть - мужик мужиком, необразованность, страм. Позабрать чужое, си...

- Паша, Па-ашь, - зовет голос за дверью.

Пелагея морщится.

- Да иду-у... А попа нашего жалко. Маркелова Игнашку взять да повесить-бы, убийцу.

- Как... убийцу...

Гантман встает. Он ниже Пелагеи. Она снова ставит миску на стол и, наклоняя грудь, улыбается озорно:

- Ну да! Кулак у него урожайный, спаси господи.

Гантман опускает глаза: в них отчаяние и бессилие. Ими не убедить в неправоте, а слова мертвы вдруг.

Значит, все видели только поднятую руку. Только. И когда священник упал, эта рука стала рукой убийцы...

- Что вы... Помолчите.

И вдруг темнеет комната: рот Гантмана смыкается с силой ртом Пелагеи - сочным, раскрытым жадно и слышен в мгновении скрежет зубов.

Под тяжестью скрипнул стол - Гантман дернулся назад, ошеломленный, а Пелагея вздыхает, выпрямившись:

- Молчу-у.

--------------

VI.

Пистолет-с.

На дворе хозяйский работник, натужившись, ладил хомут, прижимаясь к кобыле. Хозяин, запахнувшись в шубу, стоял на крыльце и приказывал: