Алистер Маклин - Искатель. 1994. № 5

— Нет, зависли без движения.

— Пока что хватит, — сказал он, обращаясь к офицеру на посту погружения и всплытия. — Если пойдем напролом прямо сейчас, тут же взлетим на воздух — сила давления будет слишком велика. Лед здесь даже толще, чем мы думали. Двумя-тремя толчками, как мы уже пробовали, тут ничего не сделаешь. Нужен один мощный удар. Идем на погружение — футов на восемьдесят, но только медленно; потом резко продуваем балластные цистерны — и на полных оборотах вверх.

Мы уставились на экран. По мере того как вода заполняла цистерны, было видно, что расстояние между рубкой и льдом постепенно увеличивается. Заработали насосы. Как было видно на экране, по мере погружения конусообразный луч света, отбрасываемый прожектором на нижнюю поверхность льда, становился все слабее, а его диаметр все шире; затем световой луч как бы застыл на месте — его диаметр не возрастал и не уменьшался. Погружение прекратилось.

— Теперь, пока нас не отнесло течением… — начал было Свенсон.

Вдруг раздался оглушительный рев: под огромным давлением струи сжатого воздуха со свистом ворвались в балластные цистерны. «Дельфин» начал медленно всплывать, а мы, как завороженные, следили за конусообразным лучом света: фут за футом он становился уже и ярче.

— Поддайте воздуха! — скомандовал Свенсон.

Мы пошли быстрее — по-моему, даже слишком быстро. Пятнадцать футов… двенадцать… десять.

— Поддайте еще! — приказал Свенсон.

Собравшись с духом, я схватился одной рукой за стол, другой — за поручень на переборке. На экране было видно, как лед стремительно несется нам навстречу. Внезапно изображение заколебалось. «Дельфин» гулко содрогнулся всем корпусом, большинство огней погасло, потом на экране снова появилось изображение: рубка все еще была подо льдом. «Дельфин» еще раз содрогнулся и дал резкий крен — наши ноги вдавило в палубу, словно мы поднимались на скоростном лифте. Рубка на экране исчезла — на ее месте возникло нечто прозрачное, белое. Командир поста погружения и всплытия, чей голос от неослабного напряжения звучал пронзительно, воскликнул:

— Сорок футов, сорок футов! Мы пробились!

— Ну вот, — мягко проговорил Свенсон; — Все, что нам было нужно, — немного упорства.

Усмирив свою гордыню, я достал из кармана носовой платок, вытер лицо и спросил Свенсона:

— И так всегда при всплытии?

— К счастью, наверное, нет, — улыбнулся в ответ капитан и, обращаясь к офицеру за пультом, сказал: — Пришвартовались, кажется, надежно. Надо бы проверить.

Воздух продолжал нагнетаться в цистерны еще в течение нескольких секунд, затем офицер, управлявший всплытием, сказал:

— Теперь-то уж не сдвинется ни на дюйм, капитан.

— Поднять перископ!

Длинная блестящая трубка со свистом поползла из колодца вверх. Свенсон даже не потрудился опустить ручки у перископа. Быстро взглянув в окуляр, он снова выпрямился.

— Опустить перископ!

— Наверху небось чертовски холодно? — спросил Хансен.

Свенсон кивнул:

— Даже линзы заморозило. Ни черта не видно. — Повернувшись к офицеру за пультом, он спросил: — По-прежнему на сорока?

— Так точно. И запаса плавучести больше чем достаточно.

— Вот и чудесно, — откликнулся Свенсон и, взглянув на старшину, проходившего мимо в плотной куртке из овчины, спросил: — Как насчет глотка свежего воздуха, Эллис?

Мы с Роулингсом простояли битых полчаса на мостике, мало-помалу превращаясь в ледышки. И только я один был виноват в том, что наши зубы стучали, как отбивавшие шальной ритм кастаньеты. Через полчаса после того, как наши радисты вышли в эфир на волне дрейфующей полярной станции «Зебра» и в ответ не донеслось ни одного даже слабого сигнала, подтверждающего прием, я высказал капитану Свенсону предположение, что, вполне возможно, «Зебра» нас слышит, но ответить не может, потому как у ее передатчика не хватает мощности, и полярники наверняка попробуют подтвердить прием наших сигналов каким-то другим способом. Я сказал, что для таких целей на дрейфующих станциях обычно используют ракеты и радиозонды или высотно-зондирующие ракеты. Согласившись со мной, Свенсон кликнул добровольцев на первую вахту — в сложившихся обстоятельствах выбирать мне не пришлось. А Роулингс вызвался вторым.

Открывшийся нашему взору пейзаж — если так можно назвать эту бескрайнюю суровую белую пустыню, — казалось, возник из другого, древнего, таинственного, страшного, неведомого и чуждого нам мира. На небе не было ни облаков, ни звезд, чего я никак не мог понять. На юге, у самой линии горизонта, молочно-белая луна проливала таинственный свет на темнеющую и безжизненную поверхность полярной ледяной шапки. Темную, а не белую. При лунном свете лед, казалось бы, должен искриться мириадами огоньков, как огромная хрустальная люстра, но не тут-то было! Луна висела в небе так низко, что ледовое поле было покрыто множеством длинных теней, которые отбрасывали торосы самых разных причудливых форм.