Андрей Лазарчук: Сентиментальное путешествие на двухместной машине времени

— Мужчины, — презрительно сказала она, роясь в пакетах и коробках. — Одни консервы Ночью я сквозь тяжелую дрему услышал шепот. Не помню, что мне померещилось: какой-то зловещий заговор, наверное, — но я стал настороженно прислушиваться, одновременно всячески подражая спящему человеку. Но нет, это был не разговор, шептал один человек, монах, и я не мог разобрать слов.

Будто бы угадывались имена: Ирина, Маргарита, Фатима, Анна-Мария— Герман, Игорь, Денис— Впрочем, я не уверен. Я лежал и вслушивался, а потом вдруг уснул.

К утру опухоль спала, и я даже смог, почти не опираясь на палку, пройти до нужника и обратно. Потом — вышел на крыльцо.

Солнце еще не показалось над хребтом, но небо было дневное. Длинные нервные облака летели высоко и стремительно, что-то предвещая. Но что именно, я вспомнить не мог. Именно по утрам я чувствовал, как сильно сдал за этот проклятый год Но воздух был сладок, и ручей — пел.

Я стоял, чувствуя что-то глубокое и настоящее.

А потом подошел Горбовский и встал рядом.

— Дурацкая ситуация, — сказал он тихо. — И надо бы попросить прощения, но знаешь, что будет еще хуже — Нет, — я вдруг засмеялся; смех был скрипучий. — Хуже уже не будет.

— Ох-хо-хо— протянул он горестно. — Так вот всегда и бывает. Бросаешься помогать, не думая ни о чем. И главным образом о том, что с тобой побегут другие люди и что они тоже — люди — Нас заворожило название, — сказал я. — Надежда— Надо же было такое придумать.

— Я знал эту Надежду, — сказал он. — Ну, в честь которой— Надежда Моргенштерн, балерина. Поплавский был влюблен в нее всю жизнь, планету назвал— а она в его сторону даже не смотрела. Странная была женщинаСколько вам лет, Петр?

Он спросил это — будто в ледяную прорубь прыгнул — Тридцать шесть. Плохо выгляжу?

Он не ответил. Из домика вышел кот Бонапарт и стал тереться о мою больную ногу. Уже не такую больную — Интересное вы затеяли путешествие, — сказал Горбовский очень не скоро. — Значащее. Я вот размышляю— Наша нынешняя жизнь — всё всерьез, но очень часто так: подойдешь к самому краю, а там — барьер, а там — страховка, спасатели дежурят— И вот — раз от раза — становимся слишком храбрыми, что ли. Наглыми. А когда вдруг — ни барьера, ни спасателей, и сделать уже ничего нельзя, и не отменить сделанное, и снова не начать — Да, — сказал я. — Это была авантюра. Но теперь-то уж— не бросать же на полпути. Дойдем.

— Я не об этом— — с тоской сказал он.

— А я — об этом. Только об этом.

Мы помолчали, переглянулись и пошли в дом.