Мерседес Лэки - Роза Огня

"Будет казаться, что я в трауре. Ну и пусть! В определенном смысле это так и есть".

К тому же и самая нарядная шляпка Розы была черной, а густая вуаль давала возможность скрыть от нескромных взглядов ссадины и царапины на лице даже в ярко освещенном ресторане.

Метрдотель и официанты оказались услужливы, но не назойливы; может быть, такое действие оказал на них траурный наряд Розы. Ее провели к уединенному столику, накрытому на одну персону, быстро подали еду, которую Роза заказала, после чего не тревожили. Только один раз ее уединение оказалось нарушено: к ней приблизился молоденький рыжеволосый официант с подносом для пожертвований.

- Мы подумали, мэм, что вы или мистер Камерон захотите сделать взнос в фонд Палас-отеля на восстановление города, разрушенного Везувием, застенчиво сказал он, протягивая ей газету со снимком вулкана, окутанного клубами дыма и пепла.

- Разрушенного Везувием? - переспросила Роза и растерянно покачала головой. О чем, интересно, говорит этот молодой человек? - Разве в Италии случилось извержение?

Официант вытаращил на нее глаза, словно увидел перед собой дикарку, только что покинувшую пещеру; Роза испугалась, что он заподозрит неладное и начнет сплетничать с другими слугами, а потому поспешила объяснить:

- Я только что приехала из поместья мистера Камерона. - Ее рука непроизвольно коснулась золотых часиков, висевших на цепочке у нее на шее. - Это очень уединенное место, туда даже газеты не доставляются. Пожалуйста, расскажите мне, что случилось. Если несчастье серьезное, я немедленно уведомлю мистера Камерона.

Паренек облегченно улыбнулся; у Розы промелькнула мысль, что сначала он усомнился в ее здравом рассудке.

- Началось извержение вулкана Везувий, мэм. У него вся вершина разлетелась на части. Целый город залит лавой, сотни человек погибли, тысячи ранены. На одном только рынке погибли две с половиной сотни - их засыпало пеплом. Ужасное несчастье, мэм, и по всему городу теперь идет сбор пожертвований. Палас-отель учредил специальный фонд, и нам, официантам, поручено собирать деньги.

Последние слова он произнес неуверенно. Роза обнадеживающе улыбнулась, хотя улыбаться разбитыми губами ей было больно, и порылась в сумочке. Она ничего не вынимала из нее с прошлой поездки в город, да и не тратила тех карманных денег, которые получила от Камерона. Наверняка найдется, что дать пареньку!

Извержение Везувия... Роза вспомнила свой сон - пламя, содрогающаяся земля, гибнущие люди... Не было ли это предчувствием произошедшей теперь в Италии катастрофы?

Рука Розы коснулась толстой пачки банкнот, и девушка замерла, глядя на находку.

Пачка была по крайней мере в дюйм толщиной. Держа сумочку на коленях, чтобы ее не было видно из-под скатерти,

Роза просмотрела купюры. Ни одной меньше десяти долларов

она не обнаружила. На дне сумочки, отдельно от пачки, рассыпались мелкие деньги - то, что оставалось после предыдущей

поездки в Сан-Франциско.

Как пачка оказалась в ее сумочке? Уж не Ясон ли положил ее туда?

Наверняка он. Как иначе могло такое случиться? Как ни умны были саламандры, Роза не думала, будто им хватит сообразительности догадаться, что человек может нуждаться в деньгах для покупок.

Она достала две бумажки - десять и двадцать долларов - и протянула официанту, глаза которого при виде их полезли на лоб.

- Вот, - сказала Роза, - десятка - от меня, двадцать - от мистера Камерона. Это самое малое, что мы с ним можем сделать.

Официант, заикаясь, поблагодарил девушку за щедрое пожертвование и отправился обходить другие столики. Роза отделила от пачки две бумажки, а остальные деньги спрятала в кармашек сумочки, чтобы ненароком не вытащить.

"Не такая уж я гусыня: даже здесь нельзя быть уверенной в собственной безопасности, если станет известно, что при мне такая крупная сумма".

Роза заплатила за ужин, оставив щедрые чаевые, и попросила швейцара найти ей экипаж для поездки в Оперу. Тот, вероятно, предупрежденный портье, а может быть, просто в ожидании щедрого вознаграждения, раздобыл для нее коляску, несмотря на большую конкуренцию. Хотя день был будним, по Миссион-стрит, овеваемой прохладным вечерним ветерком, к зданию Оперы уже стекались толпы театралов. Хорошая погода многих побудила выйти из дому в поисках развлечений. В "Колумбии" все еще шли "Дети в стране игрушек", Джон Барри-мор блистал в пьесе Ричарда Хардинга Дэвиса "Диктатор", в "Орфеуме" давали водевиль, не говоря уже о более низкопробных представлениях на Пиратском берегу; впрочем, к полуночи театры должны были закрыться, за исключением кабаре в сомнительных районах.