Андрей Хуснутдинов - Господствующая высота

Через полчаса Скиба вернулся с ошеломительными новостями: эфиром Капитоныч получил от Козлова нахлобучку за «просранную», судя по жалобам сарбосов, передачу высоты и, в качестве главного блюда, приказ перейти во временное подчинение к командиру парашютно-десантной роты, дислоцированной тут же, на аэродроме. Писаря дружно обругали и так же, хором, высмеяли, вопрошая — у него и друг у друга, — для чего и, главное, как возможно пехотному взводу, без пяти минут в Союзе, быть приданным заречной [44] «за рекой» — на территории Афганистана, через границу СССР по реке Пяндж. десантуре?

Багровый от нетерпения и отчаяния, Скиба только отнекивался, потом, когда буря возмущения сошла, заговариваясь, выложил то, на чем его до сих пор обрывали — взводный отказал Козлову, заявил, что в подчинение «на сторону» не собирается идти сам и не отдаст своих людей, и по недолгим прениям послал замполита куда подальше, причем выписал данное направление товарищу подполковнику такими объемными непечатными фразами, что сейчас глотает «шпагу» [45] отработанный авиационный спирт. в компании командира «крокодильей» эскадрильи, знакомца по какому-то спортивному обществу.

Поступок Капитоныча вызвал неоднозначную реакцию. Сердцем, вслух, с плеча он был неистово поддержан, но вскоре, как взвод опять разбрелся по бетонке, то в одном, то в другом сбивавшемся кружке стали завязываться пересуды тревожного толка: что-то теперь ждет нас, простых смертных?

Уже дважды, сдерживая и без того копотливый шаг, мимо нашего бивака прогулялся патруль, и ровно в полвторого, то есть в час обеда, против площадки остановился на минуту уазик с вэдэвэшной эмблемой на борту — кто-то на переднем пассажирском сиденье обращался вполоборота к кому-то на заднем, тыча в нас пальцем мимо воротящего нос водителя.

За уазиком пожаловал и первый зазывала. Приветливый лейтенант в десантном песочнике, по наружности двухгодичник, [46] выпускник военной кафедры ВУЗа, призванный из запаса на два года. чуть заикавшийся, с апээсовской кобурой-поленом [47] от автоматического пистолета Стечкина, АПС. на портупее, предложил следовать за ним на размещение в роту и далее, в столовку на обед. Вызвавшись за старшего, я на голубом глазу посетовал, что имею приказ не подчиняться никаким приказам, кроме распоряжений непосредственного командования, и, как вариант, предложил «студенту» заручиться таковыми в штабе полка у летунов. Лейтенант безразлично пожал плечами, спросил, сколько времени (подозреваю, вопрос его был риторический), и удалился. А время шло. Верней, оно шло в обход нас, застрявших между небом и землей. Пустоватый воздух горной пустыни был щедро сдобрен вкусом паленой резины и керосинного выхлопа. Взлетали и садились борты, от форсажного грохота порой закладывало уши, по самолетным стоянкам вокруг «стрижей» [48] истребителей-бомбардировщиков Су-17. и «вертушек» ползали топливозаправщики, подъемники с бомбами и ракетами, неподалеку, в начале рулежной дорожки, двое бойцов собирали в тележку сброшенные тормозные парашюты, и даже сновавшие вокруг площадки собачонки, казалось, бегали по каким-то важным делам. Неприкаянные, голодные, дуреющие от жары, голодухи и курева, мы начинали роптать. На первых порах поминали Капитоныча кротко, даже сочувственно, и, как бы оправдывая его долгое отсутствие, костерили на чем свет стоит дурака замполита, потом, сокрушаясь, что нынче тоже не отказались бы от спирта, да еще под летчицкие харчи, либо замолкали, либо высказывались с явным озлоблением: «Ну сколько можно?..» Я на взводного тоже тогда скрипел зубами, и лишь по более зрелому размышлению, в госпитале, понял, что его решение запереться в штабе (намеренное, ненамеренное — бог весть) было поистине Соломоновым. Десантуру мы интересовали как дармовая сила, рабочая смесь под чистку сортиров, а в сложившейся ситуации междувластия, когда наши регенты-претенденты отсылались к Капитонычу и затем шли от него по новым адресам, взвод мог почти на законных основаниях пребывать там, где единственно и хотел пребывать до вылета — на чемоданах.

Ближе к вечеру, в районе четырех часов, разняв схватившихся из-за папиросы близнецов, я спровадил Скибу обратно в штаб, за новостями либо распоряжениями. Писарь повздыхал и ушел, а полутора часами погодя вместо него на площадку заявилась делегация дедов-полосатиков, человек двадцать, все со стволами и, кажется, навеселе. Главный их, рослый, борцовского вида старшина, на чьем запястье я тотчас заприметил золоченый «ориент», выступил из толпы и, позевывая, скомандовал нам собираться и маршировать в расположение роты — «по-хорошему». Встав перед ним с автоматом под руку и чувствуя приливающий жар к горлу, я негромко, так, чтобы мои слова мог слышать он один, уточнил: «А не по-хорошему?» Десантник осекся, едва отперев щербатый рот. Я подумал, он собирается врезать мне, и уже стиснул зубы и подобрался, но остекленевшие, словно при внезапном, сокрушительном воспоминании, красные глаза его устремились куда-то мимо меня. Я озадаченно обернулся. Подобно тому как прыгает по колесу рулетки шарик, прежде чем угодить в ячейку, взгляд мой проскакал по лицам ребят, прежде чем замер на Стиксе. Полулежа в тени на расправленном бронежилете, Арис опирался локтем на приклад пулемета и с лукавой улыбкой, как старому знакомому, помахивал пальцами старшине. Тот аккуратно, несколько боком сдал к своим притихшим архаровцам, что-то сказал им (я расслышал одно, зато выразительное слово: он ), после чего, исподволь оглядываясь на Стикса, они ретировались. На прокаленном бетоне среди таявших снежных плевков остался дымиться брошенный окурок. Не успел я опомниться, как Арис пристукнул меня сзади по плечу и, бросив на ходу, что скоро будет, отправился — налегке, без оружия — следом за голубыми беретами. Под масксетью всколыхнулись недоуменно-смешливые и, впрочем, быстро унявшиеся говорки.