Джефф Райман - Детский сад

Жестом, указывающим на просторное кресло с обивкой, Министр предложил ей сесть.

«…ушел из жизни 14 марта 1883 года…»

Опустившись в кресло, Милена почувствовала, как ее словно мягко облекло что-то, разом погрузившее кабинет в созерцательную тишину.

Как будто избавившись вдруг от какой-то мешающей пробки в ушах, мозг выжидательно затих. Хэзер куда-то подевалась; Милена больше не чувствовала ее неотвязного присутствия, и ощутила неимоверное облегчение. Вокруг царила тишина, как в озере на большой глубине.

Панорама за обширным окном была подернута дымчатой синевой: исход лета, наступление осени, нагромождение старых зданий. Откуда-то снизу до слуха доносились приглушенные расстоянием голоса, цокот копыт; жизнь словно катилась волна за волной, не сознавая того, что происходит за массивной рамой этого окна на верхнем этаже Зверинца. Окно было завешено бамбуковыми жалюзи.

Милена вспомнила, что именно они ей напоминают.

Палочки от мороженого.

Да, да, палочки от мороженого, продающиеся в комплекте с брикетиками. Она вспоминала это на редкость отчетливо. Палочки представали в ярком свете, на столе. Вокруг нее сидели дети, маленькие девочки, и складывали из них картинку. Домик.

Сама Милена выкладывала из палочек окошко.

Все это виделось так ясно, будто и столешница и палочки находились буквально за углом, стоит лишь рукой подать.

Память…

Внизу, этажом ниже, в коридоре послышались какие-то шаги. Внимание медленно возвратилось к происходящему вокруг. Послышалось что-то похожее на шипение — это молекулы воздуха ударялись о барабанные перепонки. Так действовала окружающая тишина.

Тишина была на редкость цельной. Никаких тебе отдельных, обособленных волокон этой призрачной паутины, привлекающих или отвлекающих внимание. В тишине все они растворились, оставив лишь то, что находилось в непосредственной близости, и то, что предстояло сделать.

Словно она, Милена, в конце концов вошла в комнату и села рядом, возле себя самой.

— До моего сведения дошло, что вы пропускаете спектакли, мисс Шибуш.

Это замечание она проигнорировала. Вот уж в самом деле Смотритель Зверинца.

— Это не идет на пользу вашей карьере, — кротким голосом заметил Министр.

— Моей карьере ничего не идет на пользу. Я жуткая бездарь, — сказала Милена.

Министр вежливо поднял брови и, шевельнувшись в своем кресле, сдержанно улыбнулся. Реплика, судя по всему, показалась ему забавной.

— Что вы думаете о музыке мисс Пэтель? — спросила Милена напрямик.

— Лично мне, — отвечал он, — показалось, что в ней есть определенное зерно. Но мое мнение здесь особо ничего не значит. Вас, возможно, это удивит, но мы по этому вопросу совещались с Консенсусом.

Милену, похоже, ничего уже не удивляло.

— И?

— Консенсус — на редкость четкий предсказатель успеха или провала того или иного художественного замысла. На музыку мисс Пэтель реакция его оказалась неоднозначной. Впрочем, у него все реакции неоднозначны. Ведь мы все в него входим.

«Кроме меня, — подумала Милена. — Я в него не вхожу».

— В целом на произведение Консенсус отреагировал положительно, хотя его более музыкально сведущие персоналии выказали некую обеспокоенность в связи с некоторой шероховатостью материала.

— Само собой, — заметила Милена. — Там зафиксировано лишь то, что удалось запомнить нам с Джекобом. Материал нуждается в доработке.

— Именно, — согласился Министр. — Но были и другие нюансы.

Милена молча ждала пояснения, какие именно нюансы имеются в виду. Возникла неловкая пауза, которую Министр попытался затушевать улыбкой. Судя по выражению его лица, он постепенно начинал чувствовать, что диалог заходит в тупик.

— В жизни, безусловно, существует равновесие. Мы преуспели в достижении знания и порядка. Однако ни порядок, ни обилие знаний сами по себе не приводят нас к новизне и самобытности. Из общей разобщенности жизни этой бедной женщины сложилось нечто новое. Но мы-то, — он подался вперед, — мы, социалисты-имматериалисты, вправе ли поощрять то, что некоторые люди живут в разобщенности и невежестве?

«Ролфа — невежество? Да ты сам невежда!» — запальчиво подумала Милена. Вслух, впрочем, она сказала совсем другое:

— Я думаю, любовь к красоте можно поощрять у любого человека.

— Даже генетически модифицированного?

— Безусловно, — с неожиданной невозмутимостью сказала Милена. — Ведь мы считаем Гэ-Эмов людьми, даже несмотря на то, что они сами от этого отмежевываются. Нам нет необходимости говорить кому бы то ни было, что она генетически модифицирована. И она сама, и ее произведение — все это может восприниматься как творение человеческого разума.