Джефф Райман - Детский сад

«Ничего, клин клином вышибают», — подумала она и резко, от души чихнула, шмыгнув носом. Интересно, сколько сейчас времени? Вирусы подсказали. «Маркс и Ленин, боже мой! — спохватилась Милена. — У меня же сегодня утром спектакль, “Бесплодные усилия любви”! А я проспала». Почему-то мысль об этом принесла облегчение: правильно сделала, что пропустила. Она со стоном раскинулась на кровати.

Тут отворилась дверь, и на пороге появилась какая-то незнакомка.

Наверное, ошиблась дверью: все комнаты в Раковине были похожи одна на другую. Милена вымучила подобие улыбки в надежде, что вошедшая поймет, что попала не туда. Та же вместо этого взяла ее, Милены, полотенце. Странноватая какая-то женщина: темноволосая, с томно поблескивающими агатовыми глазами и темной, хотя явно без оттенка родопсина кожей. А по габаритам так просто гора.

И тут взгляду открылись бугорки щетины по всем ее рукам и плечам и косые следы от беспорядочных порезов бритвой.

— Я побрилась, — произнесла вошедшая знакомым, покинутым голосом.

— Ролфа?! — не веря своим глазам, Милена села на кровати.

— Я решила удрать, — сказала та и, прошаркав по комнате, присела на край кровати. — Мне пришлось отнести тебя сюда. — Бритое наголо, лицо у Ролфы выглядело странновато. Мясистое, чуть скошенное назад, с ротиком-гузкой в углублении между носом и подбородком. Прежними были лишь черные влажноватые глаза.

— Они не знают, что я здесь, — сказала Ролфа. — Можно я останусь?

— Да-да, конечно! — поспешно ответила Милена, не разобравшись еще в собственных ощущениях. — Ты что-нибудь с собой прихватила? — Она имела в виду одежду, обувь, зубную щетку…

— Пятачка, — ответила Ролфа и подняла с пола бесформенный комок из войлока, что-то вроде набивной игрушки. — Он везде со мной путешествует. — Ролфа расположила куклу на груди на манер кормящей матери, к себе лицом, и нежно на нее посмотрела. От Пятачка попахивало сладостями, это чувствовалось даже на расстоянии.

— И больше ты ничего с собой не принесла? — спросила тихо Милена.

— Больше нечего было, — с улыбкой ответила Ролфа. — Денег немножко захватила. Подумают, наверно, что я их стянула. — Она снова поглядела на своего Пятачка. — Ну и пусть.

— Тебя, наверное, будут искать?

Ролфа кивнула.

— Они все напуганы. Папа перепугается. Семья говорит, у него гены не совсем чистые, не зря он такой низкорослый. Он попытается, чтобы все было шито-крыто и никто ни о чем не узнал. Попробует разыскать меня сам. Какое-то время все будет спокойно. Здесь, во всяком случае. — Она взглянула на Милену, как бы обещая, что именно так и будет. — А потом они подключат к розыску собак.

— Мне, пожалуй, надо будет сходить по своим знакомым, чтобы они не сообщали никому моего адреса.

— Тут у меня одна проблемка есть, — сказала Ролфа и повернулась. Из-под дешевой синей блузки выбивался клок меха. Ролфа достала лезвие. — Надо бы сбрить, а то я не могла дотянуться.

Из душевой Милена возвратилась с ведром горячей воды. В полной взаимной неловкости тишине Ролфа стянула с себя блузку, но при этом прикрывалась ею (раньше, при своей меховой шубе, она так никогда не делала). Кожа у нее была исцарапана, в порезах. Там, где не прошлось лезвие, тянулись длинные полоски меха. Мех на спине подруги Милена отпиливала кухонным ножом, намыливая взятым в душевых мылом. Затем пустила в ход бритву. Ролфа, наблюдая, как мыльными клочьями опадают завитки меха, тихонько мычала какую-то мелодию.

— Мне холодно, — пожаловалась она. На ощупь она была горячей, как будто у нее и правда был жар.

— Положим тебя под одеяло, — успокоила подругу Милена.

Лежа под одеялом, Ролфа проводила ее взглядом, полным такого доверия, что у Милены даже закралось сомнение в своих силах.

«Ну что ж. Теперь она у меня есть. Но что мне с ней делать?» — Столь желанный ранее подарок появился как-то чересчур внезапно, чересчур целиком.

Милена прошлась по всем справочным бюро Зверинца. Работающих там малолеток она попросила никому не разглашать, где она живет.

— Говорите, что о такой не слышали, — наставляла она ребятишек, — что я в списках не значусь.

Милене неведомы были формы, какие способна принимать любовь. Она жила одна, сама по себе. Друзей детства Милена не помнила. Слабой была и память о собственной матери; она лишь смутно брезжила как нечто теплое, розовато-лиловое. Каково это — жить с любовью изо дня в день? Непонятно, и даже как-то боязно.