Джефф Райман - Детский сад

Тут были Король Билли и Бирон. А еще Гортензия. Рядом стояли Джекоб и Мойра Алмази, а с ними Питерпол, и Эл, и Хэзер. И Смотритель Зверинца. И даже Чао Ли Сунь.

“Deus venerunt gentes” [31] “Deus, venerunt gentes” (лат.) — «Боже, пришли язычники» (начало 78-го псалма). , — пели они.

«Не хочу я сейчас это слышать», — подумала Милена. В голове у нее плыло. Казалось, пению вторят сами стены, сам воздух, а свет рябит, как при мигрени.

Я слишком больна, у меня нет сил терпеть». Можно перебраться внутрь, в спальню, но и там не будет спасения ни от света, ни от звука.

И она вынужденно смотрела, улавливая при этом все огрехи. Вот здесь слишком резкий переход (чуть моргнул фон при переключении). А здесь, в отличие от текста самой «Комедии», псалом пропевается полностью.

Наяды пели 78-й псалом. Насчет того, в каком объеме его петь, не было намека ни у Данте, ни в партитуре самой оперы. Ролфа в том сером фолианте ограничилась лишь скупой ремаркой: «См. постановку псалма».

«Где? Какую постановку?» — постоянно недоумевала Милена. Когда же прибыла оркестровка Консенсуса, псалом там был изложен полностью. Откуда он взялся?

Милена все поглаживала Пятачку уши.

Войлочная кукла совсем уже износилась. Неожиданно под воспевание добродетелей у Пятачка разошлась на спинке молния, и оттуда, к изумлению Милены, выскользнула крохотная черная книжица.

Нечто темное, безмолвное, скрытное. Золотом отливали литеры на обложке: «СВЯЩЕННАЯ БИБЛИЯ».

Рука у Милены флюоресцировала, и в ее свечении вполне можно было читать. Она открыла книжку. «Старый и Новый Завет», — гласила надпись.

А внизу приписка, от руки: «Для аудитории вирусов».

«Боже, боже мой», — прошептала Милена.

Она перелистала страницы. На каждой из них, совершенно микроскопическим почерком, были прорисованы линейки с нотами. До каких, интересно, пределов может доходить у Ролфы эта бисерность? До каких бесконечно малых, бесконечно скрытых величин? Ролфа словно состязалась сама с собой, каждую последующую часть выводя мельче предыдущей.

— Майк! Майк! — закричала Милена. Дрожащими руками она показывала ему раскрытую книжицу. — Майк! Она снова, снова себя показала! Теперь она переложила на музыку всю Библию, разрази меня гром!

Майк, взяв книгу, смотрел в нее с ошарашенным видом. Каждое слово Послания Иакова (где сейчас открыта была страница) сопровождалось нотами.

И Милена поняла: эта книга не единственная. Есть и другие.

— Майк, — сказала она. — Пусть устроят обыск, обшарят весь ее дом. Там обязательно отыщутся другие книги. Весь Шекспир. «Дон-Кихот».

И «В поисках утраченного времени» Пруста. И еще и еще.

Милена откинулась на подушки. Ее опять мутило.

Она, «Комедия», не была предназначена для исполнения. Замысел Ролфы был оригинальней. «Надпись указывала: “Для аудитории вирусов", а я не поняла. Слушать просто музыку — можно помереть со скуки. Ролфа сказала это напрямую, а я, дура, не поняла. Ноты были написаны не для исполнения ! Она это сказала и тогда, при нашей последней встрече.

«Комедия» не была новаторской оперой. Она была просто новой книгой.

Книгой, которую читаешь, а вирусы сами тут же кладут ее для тебя на музыку. Как слова, которыми Сати снабжал свои фортепианные опусы, — они служили лишь для развлечения пианиста, а не для декламации на публике [32] Эрик Сати (1866–1925) — французский композитор, по мнению многих музыковедов намного опередивший свое время. Любил печатать ноты красной краской и писать к своей музыке абсурдные на первый взгляд пояснения. .

А спектакль — это все моя затея».

У Милены снова мучительно кружилась голова, как тогда в невесомости. И огненная жидкость в желудке горела огнем.

— Сейчас, наверно, сблюю, — выдавила она.

Майк забарахтался, поднимаясь за тазиком и полотенцем. Но так и не успел.

У Милены, к собственному удивлению, не хватило сил даже снять ноги с кресла. Рвота по подбородку стекла на одеяло и платье. Досталось и Пятачку (будет теперь попахивать срыгиванием не только детским, но и взрослым).

— Ох, Милена-Милена, — сочувственно приговаривал Майк.

— Чертовы Наяды, — ворчала та, не пытаясь ему помочь.

Беспомощно полулежа в своем кресле, она смотрела на Люси. Люси в роли Беатриче, с задумчивой улыбкой поющую старческим голосом:

Люси, канувшая тогда как в воду, неведомо как сумела записать для «Комедии» всю свою партию. Вот такая странность. Очередная странность.