Сломались в поклоне, оглядели рваные кресла, косые стулья, Фелю, похожую рядом с ними на нищенку, завешанные газетными простынями стены и переглянулись: "Туда ли зашли?".
В груди Фели взмыло дикое, московское времен голода и холода. Она вспомнила: зажиточные немцы купают детей в наваре из пшеничной мякины, те выходят, вероятно, вот такими, как вошедшие, - розовыми, упитанными. Им дико, что художник работает в такой комнате, что любит он такую, как Феля. В лицо ее полыхнул жар, и она громко спросила:
- Вы картину?
- Та, та, - закивали... и по-английски: - Покажите.
Феле сдавило горло. Она метнулась к полотну и сдернула с него занавеску:
- Вот.
Иностранцы приблизились к Кандальнику, отошли, подошли, вновь оглядели комнату и уставились на Фелю. Ей опять стало жарко: может быть, иностранцы думают, что она украла картину? Русый наклонился к ней и уронил несколько слов. Она напрягла память и с трудом сказала по-французски:
- Не понимаю... Говорите по-французски.
Русый покачал головою. Феля вновь напрягла память, но ни одного слова по-немецки не нашла в ней и развела руками.
Желтоволосый обрадованно кивнул ей, вынул часы, длинным ногтем указал на минутную стрелку и как бы описал круг.
Феля поняла: через час...
XII.
В сумерки иностранцы пришли с женщиной... И женщина услышала крики Кандальника, отозвалась на них одобрительным:
- А-а-а, - и по-русски шепнула Феле: - Вы извините, но я, кажется, все понимаю. Не удивляйтесь: я только переводчица. Просите как можно больше... Тысячу золотом.
Феля в испуге глянула на нее и удивилась: на лице переводчицы лежал след голодной, холодной, измученной Москвы. Переводчица кинула несколько слов иностранцам и шепнула Феле:
- Назовите сумму и не уступайте.
И громко:
- Так сколько вы хотите?
Рядом с розовыми Феля представила Пимена и замигала веками: Что это? Ведь, если она запросит тысячу рублей, иностранцы захохочут. Что им Кандальник?.. Может быть, они скупают здесь бриллианты, серебро, золото, предметы старины и искусства? Или кормят голодающих и изучают рынок? Зачем им Кандальник?
Переводчица коснулась ее плеча:
- Что же вы?
Феля с'ежилась и тихо уронила:
- Тысячу рублей...
Переводчица трелью перевела.
- Пффф, - перекосил губы русый и покачал головою.
- Они привыкли у нас к жалким ценам, - об'яснила переводчица и шепнула: - Не уступайте... возмутитесь, взмахните рукою.
Феля как бы зажала в ладонь дрожавшее от отвращения сердце и откинула голову (так в опере артистки делают):
- Нет.
Иностранцы выслушали переводчицу и пожали плечами. Русый скучающе заиграл губами, небрежно приподнял газетную простыню и насторожился. Из-за простыни в него впилась толпа глаз рабов. Желтоволосый и переводчица нагнулись и раскрыли рты.
- Нельзя! - крикнула Феля.
Простыня с шуршанием приникла к стене, но глаза рабов еще бродили по иностранцам. Переводчица жарко заговорила, и в руках желтоволосого появился из рукава вытянутый желтый портфель.
- Покупают. Проверяйте. На советские 150.000.000 рублей.
Феля нетвердо подошла к столу, пошуршала пачками денег и кинула их на диван. Сквозь дымку видела: с Кандальника сняли занавеску, он вспрыгнул на руки желтоволосого иностранца, отвернулся и, качаясь, поплыл. Прощальные слова смял хлопок двери. Шаги замерли... Но глаза Кандальника были еще в комнате и укоряюще полыхали от двери:
- Продала? с кандалами? упитанным? Эх, ты-ы.
XIII.
Вместо Фели в палату впорхнула записка. Топит, моет, завтра перевезет. Строчки слетели в марь лепетом и зазвенели... Четыре года тому назад, до голода и аборта, так звенели живые слова Фели. Пережитое стеною стало между тогдашней Фелей и теперешней. И уж не пробраться теперешней, матери, с черточками на лбу, к той, смеющейся, беззаботной. Стена высока и с каждым днем выше, выше... А юность дальше, ярче, синее...
Стрелкам под стеклом уютно. Их не томят жар, озноб, и они чуть шевелятся. Ночь далеко, а к утру надо продираться сквозь дебри минут.
- Сестра, позовите доктора.
- Он уехал.
- Неправда. Мне очень нужно.
- Обход кончился. Что вам надо?!
- Попросите согреть мое платье: я уйду.
- Не капризничайте!
- Я не могу больше. У меня дома лучше, чем здесь.
- А-а-а, дома стало лучше, и мы вам не нужны?
- Не вы, не вы, больница, не забывайтесь!
- Не кричите!
- Позовите доктора!
- Не стану!
В глазах темно. У сердца топорщится пружина - дззинь! - и в голову огонь. Тело взметывается, руки ловят табурет и швыряют. Звенит кружка, хрустят пузырьки. От двери в туче белых халатов катятся гул и крики:
Читать дальше