Дафна дю Морье - Прорыв

Он вновь запрокинул голову и уставился в звездное небо, а я подумал, до какой же степени он должен быть одинок, чтобы пуститься в тщетные поиски недостижимого. Потом я вспомнил, что жена его умерла, и решил, что бегство в теорию не излечит его от тоски.

— Боюсь, что вам потребуется вся жизнь, чтобы доказать это, — заметил я.

— Нет, — ответил он, — самое большее — пара месяцев. Видите ли, «Харон-3», который я вам еще не показал, имеет накопитель и способен улавливать и аккумулировать энергию — Шестую Силу, если она становится свободной, — он помолчал и испытующе посмотрел на меня. Я ждал, когда он снова заговорит.

— Монтажные работы завершены, и мы готовы к грандиозному эксперименту. «Харон-1» и «Харон-3» будут работать в связке. Но мне нужен помощник, хорошо владеющий и той, и другой установкой, чтобы управлять ими, когда наступит нужный момент. Буду с вами совершенно откровенен: ваш предшественник в Саксмире отказался от сотрудничества. Да-да, у вас был предшественник. Я просил вашего шефа в АЭЛ не говорить вам об этом. Предпочитаю рассказать все сам. Он отказался по личным мотивам, и я отношусь к этому с уважением.

Я глядел на Маклина, не отрываясь. Мне не казалось странным, что тот парень отказался сотрудничать, я только не мог взять в толк, каким образом это было связано с этикой.

— Он был католик, — объяснил Маклин, — верил в бессмертную душу и ее переход в чистилище. Он не мог смириться с моей идеей поимки жизненной силы, не мог понять, как можно заставлять ее работать здесь, на Земле. А это, как я вам говорил, и является моей целью.

Он повернулся и пошел прочь от моря тем же путем, каким мы пришли сюда. В низкой веренице домиков свет был уже погашен. В одном из них мне предстояло провести следующие восемь недель: спать, питаться, работать. За домами смутно вырисовывались очертания бывшей радиолокационной станции — памятника человеческому разуму.

— В АЭЛ мне сказали, что в этом вопросе вы не будете столь щепетильны, — вновь начал Маклин. — Мы здесь в Саксмире тоже любим порассуждать о себе как о людях избранных. Юный Кен говорит, что, в конце концов, это то же самое, как если бы вы вознамерились отдать медикам для экспериментов глаза или почки. Каждый решает сам, и медицина здесь не при чем.

Мне внезапно вспомнился юноша за стойкой бара, разливающий апельсиновый сок. Ведь он назвал себя тогда подопытной свинкой.

— А какова роль Кена во всем этом деле? — спросил я.

Маклин остановился и посмотрел на меня в упор:

— У мальчика лейкемия. Робби дает ему самое большое — три месяца. Он не будет страдать. У него потрясающий характер, и он всем сердцем верит в эксперимент. Конечно, опыт может провалиться. Но даже если мы и потерпим неудачу, мы ничего не теряем — Кен все равно обречен. Ну, а если опыт пройдет успешно… — он замолчал, как будто у него перехватило дыхание от порыва внезапного чувства, — …если все пройдет успешно, вы понимаете, что это будет означать? Мы можем, наконец, противостоять невыносимой бессмыслице смерти.

Когда я проснулся, стоял ослепительный день. Из окна виднелась асфальтовая дорога, старая радарная башня возвышалась, словно часовой, над пустыми бетонными навесами. Дальше к болоту были раскиданы груды ржавого металла. В этот миг решение пришло в голову само собой.

Я побрился, принял ванну и отправился завтракать, намереваясь быть со всеми любезным, а потом, сразу же после еды, попросить Маклина уделить мне несколько минут. Затем я вскочу в первый подходящий поезд и, если повезет, к часу уже буду в Лондоне. Неприятностей в АЭЛ я не опасался: всю эту историю шефу придется взять на себя.

В столовой оказался только Робби, который яростно сражался с полной тарелкой маринованной сельди. Я поздоровался с ним и принялся за бекон. Оглядев комнату в надежде обнаружить утренние газеты, и не найдя их, я понял, что придется беседовать.

— Чудесное утро, — заметил я.

Робби отозвался не сразу. Он был слишком увлечен сельдью, которую разделывал с изяществом знатока. Затем его фальцет донесся до меня через стол:

— Так вы собираетесь увильнуть?

Вопрос застал меня врасплох, и мне не понравились насмешливые нотки в его голосе.

— Я инженер-электронщик, — ответил я, — и меня вовсе не интересуют исследования в области психики.

— Коллеги Листера [12] Листер Джозеф (1827–1912) английский хирург. Ввел (1867) в хирургическую практику антисептику. были тоже равнодушны к открытию антисептики, — возразил Робби. — И какими же они потом выглядели дураками! — он запихнул в рот половину селедки и начал жевать, глядя на меня из-за стекол очков.