Феликс Дымов - Горький напиток 'Сезом'

Когда я примчался, Лида лежала лицом вниз, зажав через шлем уши перчатками. Скафандр ее за какие-то минуты успел облипнуть бахромой. Ровно и скользко блестел в свете Луны "ипподром". По отстойнику медленными волнами ходила пыль.

Я бросился на колени и долго падал, проклиная невесомость. Наконец рухнул, подвел под скафандр руки. Лидино лицо окостенело в гримасе наивной детской обиды. В это выражение отлился страх. Страх! Она с трудом разлепила жесткие губы, но я не услышал ни слова и, точно это могло помочь, прижался шлемом к ее шлему. Лишь спустя бесконечную секунду догадался включить на ее поясе радиоблок. Запинаясь и морщась, она прошептала:

- Там мыши, Тарас... Не ходи... Мыши!

И слабея, затихая, еле слышно:

Ветер кружит нам головы,

Утопая в серых слезах Земли...

Подумать только, она еще твердила стихи!

Стихи о пыли, которая ее убила. А врачи эаявили: шок. Конечно, для медицины это и был шок - "общее необратимое угнетение организма, вызванное потрясением или страхом", вопрос только - что вызвало это самое потрясение. Меня утешали как могли - случайность, мол, один на миллион, психологическая аллергия к Космосу. Одним словом, шок. Но меня не проведешь, я-то знаю: это пыль мне отомстила. Пыль!

А мыши-это просто бред...

Токер затаился, не мешает вспоминать. В этой комнате воспоминания не опасны, а потому разрешены, даже поощряются. Я подхожу к окну, просветляю по-ночному затянутые стекла. За окном - вороненая металлическая поверхность мезопоста, кое-где изъеденная вакуумом и метеоритами. За окном бесконечная Лидина могила.

...- Ты погоди, я мигом,- сказала она тогда.

И не вернулась.

С тех пор я оберегаю несостоявшуюся первую ночь медовый месяц, растянувшийся на шесть лет-и нa всю мою жизнь.

Край откинутого одеяла.

Приготовленные у койки тапочки.

Ни разу не надетую ночную сорочку.

Неувядающие фиалки, схваченные стенным зажимом. Вздохнув, вынимаю из-за пазухи свежий букет, отдираю обертку, вставляю взамен старого. Фиалки, дрогнув, расправляют лепестки.

Одно и то же шесть лет подряд. Ничто не, меняется.

Ничто и не может измениться. Стерильно. Холодно. Сухо. Ни пылинки на белоснежной подушке, не потревоженной ничьей головой. Ни пылинки в цветах. На сорочке. На подоконнике. Ни пылинки на моей памяти. Да-да, ябеда электронная, ни пылинки. Сима не в счет. Я облизываю губы. Опять -Сима! Да что со мной сегодня? С этим же решено раз и навсегда. Лида, Лида, Лида, "станционный смотритель", "ипподром", Бась, ну, прогулка по Земле раз в месяц-и всё, больше для тебя ничего на свете не существует, понял? Потому, казня себя ежегодно, придавленный виной, и брожу вместе с Лидой, ношу ее на руках, невообразимо тяжелую в невесомости и невесомую внизу...

Шесть лет убеждаю себя, что ее убила пыль. И все шесть лет мне хочется сознаться и крикнуть: "Это я, я убил! Поторопился в ту ночь... С ручищами..." Или, может, все-таки и вправду не я? Токер, милый, почему мне сегодня так этого хочется?"

В комнату заглянул Бась и попятился, рассмотрев мое отражение в стекле. Хорошо хоть не Веник с утешениями. Не переношу жалости...

Сигнал вызова еле пробудил меня к действительности.

Я ни в ком не испытывал нужды. О том, что могут испытывать нужду во мне, я вообще не подумал и лишь из вежливости разрешил токеру связь. В полуметре от моего лица сгустилось изображение. В этот момент я был склонен к галлюцинациям. Именно поэтому не удивился.

- Тарас, я забыла спросить...-От Симиного голоса, от ее волос изображение вызолотилось. Симины щеки пошли еле заметными белыми пятнами.-Вам не нужен котенок? У нашей сибирской пятеро. Я не знаю, куда их деть...

"Что ж, выходит, все зря? - пронеслось в мыслях. Зря приговорил себя к одиночеству, от друзей бегал, а добровольные отшельники себя сослал? И за токер, выходит, оттого упрятался, чтоб ощущать это сладкое, спасительное бремя вины?!"

Мне все равно, о чем говорит Сима. О слонах. Бегемотах. Летающих ящерах. Пусть даже о сибирских котятах. Лишь бы не умолкала. Ни в коем случае не умолкала,- тогда я рано или поздно справлюсь со своим лицом... Котенок - это шерсть по квартире... Блюдце с молоком... Крошки... Рыбный запах... Ящик с песком... (Мама для Барсика мелко-мелко рвала в сквородку бумагу.) И все же говори, Сима, о чем угодно говори, чур-чур-чур, чтоб не сглазить! В конце концов, мне только тридцать два...

-Плохой из меня вышел прорицатель?-спрашиваю напрямик, отступая и прикрывая собой откинутое одеяло, подпихивая ощупью под подушку Лидину сорочку.