Михаил Болле - Мой Демон

Барон остановился и позвонил в колокольчик.

– Завтра после полудня мне понадобится наемная карета, – сказал он вошедшему слуге.

– Будет исполнено, господин барон.

– Каретой должен управлять извозчик, незнакомый не только с моей персоной, но также не знающий моего сына.

– Я понял, господин барон.

– Хорошо… – И Геккерен задумчивым жестом отпустил слугу.

Тот поклонился и, тихо закрыв за собой дверь, удалился.

Барон подошел к буфету и достал хрустальный графин с французским коньяком. Ему вдруг вспомнился заливистый смех Дантеса, и он столь живо вообразил его себе жестикулирующим, оживленно рассказывающим об очередном придворном бале, что словно бы почувствовал рядом с собой некое колебание воздуха. Барон поежился, огляделся и налил треть бокала. Затем залпом выпил и едва слышно пробормотал:

– Жорж обязан стрелять первым, иначе произойдет нечто ужасное… Я ни за что не прощу себе его смерти!… Но почему же он так долго не идет? Ведь я посылал за ним слугу еще вчера днем!

Прошло еще какое-то время, и, когда стрелки напольных часов приблизились к отметке «12», внизу, на парадной лестнице, послышался топот отряхиваемых от снега сапог и бодрый голос Дантеса, разговаривавшего со швейцаром. Барон подскочил от нетерпения и устремился к двери, желая как можно скорее увидеть долгожданного «родственника».

Когда разрумянившийся с мороза Дантес зашел в кабинет, Геккерен обнял его и прижался к холодной щеке своими горячими от волнения губами. Затем отпустил, внимательно осмотрел с головы до ног и, не теряя времени, сразу приступил к главному:

– Мой милый мальчик, ты должен внять моим призывам к осторожности и благоразумию.

– И разумеется, я это сделаю! – беззаботно подтвердил Дантес, после чего вдруг удивленно заметил: – Да ты весь дрожишь!

– Да, дрожу, но это все пустое… Жорж! Тебе необходимо стрелять первым, поскольку Пушкин – опытный дуэлянт, который не промахнется. Ты не должен дать ему этого шанса.

– Ты напрасно беспокоишься, – усаживаясь в кресла, заметил Дантес. – Я хороший стрелок, да ты и сам это знаешь. Да, у меня была всего одна дуэль, да еще дома, во Франции, ну и что из того? Я ни в чем не уступаю Пушкину и, разумеется, всегда смогу выстрелить первым.

– Прекрасно, – судорожно кивнул барон, – рад слышать. Теперь вторая просьба – не убивай его! Достаточно только ранить, и ранить так, чтобы лишить возможности произвести ответный выстрел.

– Это я понимаю, но почему бы мне его не убить?

– Ты и сам знаешь, что по законам этой варварской страны после дуэли убийцу ждет виселица.

– Неужели ты спокойно отдашь меня в руки палача? – с усмешкой поинтересовался кавалергард.

– Шутить не время, мой друг. Император тебя не любит, а потому мои связи могут оказаться бессильными.

– Но чем же я заслужил немилость его величества?

– О боже! А то ты сам этого не знаешь! Сорок четыре взыскания по службе – и это всего за два года! Да и потом, он сам ревнует Натали не менее ее мужа. Поэтому я еще раз повторяю – не рискуй понапрасну! Желания правителей непредсказуемы…

– Хорошо, – немного подумав, кивнул Дантес и, встав с кресел, прошел к окну, – тебе не стоит ни о чем волноваться. Достаточно раны? Будет ему рана!

– Но рана не смертельная! – настойчиво повторил барон. – Прострели ему руку или ногу.

– Ты мог бы поставить передо мной и более трудную задачу! – неожиданно развеселился Дантес, хотя чуткое ухо приемного отца мгновенно уловило в этой веселости немалую долю фальши. – Например, отстрелить ему нос или нечто другое, чем он так долго грешил…

Барон осуждающе покачал головой:

– Твоя веселость абсолютна неуместна. Будь же серьезен, ради всего святого! Дуэль с разъяренным мужем – это не взаимный обмен эпиграммами где-нибудь на придворном балу!

– О да! Особенно когда он, как затравленный олень, грозно выставит вперед свои ветвистые рога!

– Ну вот, ты опять!

– Хорошо, хорошо, – наконец-то сдался Дантес, впервые за всю беседу заговорив серьезным тоном. – В конце концов, я всегда был и буду вашим преданным и любящим сыном, а потому полностью выполню все ваши указания. Господин Пушкин получит несмертельную рану, и на этом наша дуэль будет закончена. А теперь позвольте откланяться…

В эту минуту Дантес вдруг заметил, что во встревоженных глазах барона выступили слезы. Только теперь он осознал всю глубину и тяжесть его мрачных ожиданий, после чего и его самого внезапно охватило зловещее предчувствие надвигающейся трагедии. К горлу подкатил вязкий ком, мешавший свободно дышать, и он сам чуть было не расплакался.