Филип Дик - Доктор Бладмани, или Как мы стали жить после бомбы [litres]

— Еще что-нибудь? — требовательно спросил Хоппи, открыв наконец коробку и ящик. — Что еще вы принесли, чтобы вознаградить меня?

Наблюдая эту сцену, Бонни думала: я и не подозревала, что в нем столько детского. Как дитя малое… Нам надо было принести гораздо больше, и упаковка должна была быть яркой, с ленточками и картинками, и чем разноцветнее, тем лучше. Он, должно быть, разочарован, поняла она. Наши жизни зависят от этого — от того, будет ли он умиротворен.

— Больше ничего? — раздраженно спросил Хоппи.

— Пока нет, — ответил Страуд, — но будет. — Он подмигнул членам делегации. — Твои настоящие подарки, Хоппи, должны быть тщательно подготовлены. Это только для начала.

— Понятно, — сказал фокомелус. Но в голосе его звучало недоверие.

— Честно, — сказал Страуд, — чистая правда, Хоппи.

— Я не курю, — буркнул фокомелус, рассматривая сигареты; он взял несколько штук и смял их, позволив ошметкам упасть на пол. — Курение вызывает рак.

— Ну, — начал было Джилл, — по этому поводу существуют разные мнения…

Фокомелус захихикал:

— Думаю, это все, что вы собираетесь мне дать.

— Нет, разумеется, будет больше, — возразил Страуд.

В комнате стало тихо, только потрескивали статические разряды в динамике. Какой-то предмет… электронная лампа вылетела из угла и поплыла по воздуху, ударилась о стену и со звоном лопнула, засыпав всех осколками битого стекла.

— Больше, — произнес Хоппи, подражая глубокому, торжественному голосу Ориона Страуда. — Разумеется, будет больше.

Тридцать шесть часов Уолт Дейнджерфильд неподвижно пролежал на своей койке в полубессознательном состоянии, понимая уже, что страдает он совсем не от язвы. Он чувствовал затрудненное сердцебиение, и, возможно, именно оно в скором времени убьет его, что бы там ни говорил психоаналитик Стокстилл.

Передатчик сателлита снова и снова транслировал вниз легкую опереточную музыку. Звучание струнных порождало ощущение бесполезного теперь комфорта. У Дейнджерфильда не было сил даже встать и добраться до приборной панели, чтобы выключить передатчик.

Этот психоаналитик, думал он с горечью. Болтает о дыхании в бумажный мешок. Слабый голос доктора казался нереальным — такой самоуверенный. Исходящий из таких неверных предпосылок.

Сателлит совершал виток за витком, послания со всего мира продолжали поступать. Оборудование улавливало их, записывало — но и только. Дейнджерфильд не мог больше на них отвечать.

Полагаю, я должен объявить об этом, решил он. Думаю, что тот час, которого все мы ждем, наконец настал для меня.

Он пополз на четвереньках к сиденью перед микрофоном, с которого в течение семи лет он вел передачи для всего мира. Добравшись до сиденья, он отдохнул немного, включил один из многих имеющихся на борту магнитофонов, взял микрофон и начал диктовать послание, которое после того, как будет закончено, начнет прокручиваться опять и опять, заменив собой концертную музыку.

— Друзья мои, к вам обращается Уолт Дейнджерфильд. Я хочу поблагодарить всех за все те часы, когда мы были вместе, переговариваясь, поддерживая контакт друг с другом. Боюсь, что моя болезнь не даст мне возможности продолжать. Поэтому с великим сожалением я в последний раз объявляю о конце передачи…

Он говорил, преодолевая боль, тщательно подбирая слова, пытаясь как можно меньше огорчить свою аудиторию. Но тем не менее он сказал им всю правду: ему приходит конец, и они должны найти какой-нибудь другой способ общения — без него. Затем он дал отбой, устало выключил микрофон и машинально включил прослушивание записи.

Пленка была чистой. На ней не записалось НИЧЕГО, хотя он говорил почти пятнадцать минут.

Видимо, оборудование по какой-то причине вышло из строя, но он был слишком болен, чтобы тревожиться из-за этого. Он снова щелкнул переключателем микрофона, включил приборы на пульте управления и еще раз попытался довести свое послание до аудитории внизу.

— Друзья мои, — снова начал он, — это Уолт Дейнджерфильд. У меня для вас плохие новости, но…

Тут он понял, что говорит в мертвый микрофон. Динамик над головой Дейнджерфильда тоже молчал, значит, вниз ничего не передавалось, в противном случае он слышал бы свой голос из воспроизводящего устройства.

Он сидел, пытаясь понять, что случилось, и вдруг заметил еще кое-что, гораздо более странное и зловещее.

Системы вокруг него работали. Причем, судя по их виду, работали уже долго. Устройства высокоскоростной передачи и записи, которые он никогда не использовал, пришли в действие впервые за семь лет. Даже за то время, пока он изумленно наблюдал за ними, реле успело переключиться, одна бобина остановилась, а другая начала вращаться, но с меньшей скоростью.