- Виктори! - закричал я. - Слава тебе, Господи, ты цела!
И я подошел к ней, ощущая такую радость в сердце, какой мне не доводилось испытывать с того момента, как я узнал, что "Колдуотер" должен пересечь тридцатый.
Никакой радости в ответ я не увидел, наоборот, она в гневе топнула ножкой.
- Почему именно ты должен был меня спасти! - воскликнула она. - Я ненавижу тебя!
- Ненавидишь меня? - изумился я. - Почему ты меня ненавидишь? Я не ненавижу тебя. Я..., я... - Что я мог ей сказать? Я был уже совсем рядом с ней, когда меня будто озарило светом. Почему я не понял этою раньше? Мне сразу стали понятны все необъяснимые для меня ощущения, что я время от времени испытывал с того момента, что впервые повстречал Виктори.
- Почему я ненавижу тебя? - повторила она. - Потому что Снайдер сказал - он сказал, что ты пообещал меня ему, но он меня не получил. Я убила его и хотела бы убить и тебя!
- Снайдер солгал! - вскричал я. И я схватил ее и обнял, и заставил выслушать меня, хоть она боролась и сопротивлялась как юная львица. - Я люблю тебя, Виктори. Ты должна знать, что я люблю тебя - что я всегда любил тебя, и что я никогда не мог бы дать такого подлого обещания.
Она чуть притихла, но продолжала попытки оттолкнуть меня. - Ты назвал меня варваркой! - сказала она.
Ах вот в чем дело? Вот что продолжает терзать ее. Я прижал ее к себе.
- Ты не можешь любить варварку, - продолжала она, но сопротивление прекратила.
- Но я люблю варварку, Виктори! - воскликнул я. - Самую дорогую дикарку на свете.
Она подняла на меня глаза и, обвив своими гладкими загорелыми руками мою шею, прижалась губами к моим губам.
- Я люблю тебя - я всегда любила тебя! - проговорила она, спрятала лицо у меня на плече и всхлипнула.
- Я была такая несчастная, - сказала она, - но я не могла умереть, потому что думала, что может быть, ты жив.
Пока мы так стояли, забыв обо всем, интенсивность бомбардировки увеличилась: снаряды теперь сыпались на дворец каждые тридцать секунд.
Долго оставаться там означало верную смерть. Возвращаться тем же путем было безрассудно не только потому, что коридор представлял собою развалины, но и потому, что по другую сторону его могло быть слишком много императорских слуг, которые захотели бы остановить нас.
В комнате была еще одна дверь, ведущая в противоположную сторону. Оказалось, что она ведет в третью комнату с окнами во внутренний дворик. Поглядев в окно, я увидел, что он пуст, а окна на противоположной стороне неосвещены.
Я помог Виктори вылезти, затем вылез и сам, и мы вместе пересекли двор. В стене напротив оказалось много дверей, между которыми были маленькие окошки. Мы постояли, прислушиваясь около одной из широких деревянных дверей, и услышали лошадиное ржание.
- Конюшни! - прошептал я, толкнул дверь и вошел. Из города доносился взволнованный шум и близкие звуки боя - треск тысяч ружей, вопли солдат, хриплые команды офицеров и сигналы горнов.
Бомбардировка прекратилась так же внезапно, как и начиналась. Я решил, что враг ворвался в город, потому что доносившиеся до нас звуки были звуками рукопашного боя.
Я ощупью пробирался по конюшне, пока не нашел седла и уздечки для двух лошадей. Но потом, в темноте, мне удалось обнаружить только одну лошадь. Двери на улицу тоже были открыты, и мы могли видеть, как великое множество мужчин, женщин и детей спасается бегством в западном направлении. Солдаты, пешие и конные, тоже участвовали в этом безумном исходе. Тут и там можно было увидеть верблюда или слона несущего на себе офицера или сановника. Было совершенно очевидно, что город может пасть в любой момент - достаточно было взглянуть на обезумевшую от ужаса толпу.
Беззащитные женщины и дети гибли под ногами лошадей, верблюдов и слонов. Рядовой стащил генерала с лошади, и вскочив на нее, умчался по переполненной людьми улице на запад. Женщина схватила ружье и размозжила голову придворному сановнику, чья лошадь затоптала ее ребенка. Вскрики, проклятья, команды, мольбы неслись отовсюду. Это было ужасное зрелище, запечатлевшееся навсегда в моей памяти.
Я оседлал и взнуздал единственную лошадь, оставшуюся в конюшне явно по недосмотру, и немного отступив в темноту конюшни, мы с Виктори стали смотреть на ошалело мечущуюся толпу.
Войти в ее гущу значило обречь себя на большую опасность, чем та, которой мы подвергались, оставаясь внутри. Мы решили подождать, пока поток чернокожих не начнет иссякать, и больше часу простояли, а шум боя все явственнее доносился из восточной части города. Среди бегущей на запад толпы стало все больше и больше появляться солдат в форме, пока они совсем не заполнили улицу. Это было не отступление в полном боевом порядке, а повальное, страшное, беспорядочное бегство.
Читать дальше