Михаил Анчаров - Самшитовый лес

Вика пришла к Нюре вечером и спросила ее:

— Кто вы? Она ответила:

— Нюра. По мужу — Дунаева.

— Я не о том… Я не могу вас понять… Глаза — зеркало души, а у вас глаза ничего не выражают.

Вика так сказала, потому что разозлилась. Очень. Неизвестно почему. Так же как на Сапожникова. Вике казалось, что они зачеркивают. Нюра сказала:

— Это у бабы-то… глаза зеркало души?.. У бабы пол — зеркало души.

Вика подумала, что она говорит про секс, но все же спросила:

— Как так?

Нюра ответила:

— Вот вымой полы — узнаешь.

Смешно, но я мыла полы первый раз в жизни и в квартире Сапожникова. У Нюры был ключ от его квартиры. Как-то так получилось.

Мы же сейчас все скороспелки. Мы начинаем рассуждать и думать прежде, чем научились что-нибудь чувствовать.

Мы начинаем читать книжки про любовь прежде, чем сердце шевельнулось. А как мы читаем книжки про любовь? Не читаем мы их. Мы их проходим. Проходим мимо. Все мимо, все не по сезону.

Наверно, я и раньше мыла полы, наверно. Потому что я и замужем была. Но я ничего не могла вспомнить об этом. Я знала, что я мою полы первый раз в жизни.

Где-то у Грина сказано, что если человеку дорог дражайший пятак — дай ему этот пятак. Новая душа будет у него, новая у тебя. Как она это сделала со мной — не знаю. И самое главное — мне стало неинтересно это знать.

Я только знала, что я уже другая…

— Ванную я тебе напустила, — сказала Нюра. — Иди, умойся.

И Вика опять подчинилась. Она как по волне плыла. Вика не понимала, почему она ей подчиняется, она только понимала, что надо сделать так, как Нюра велит. …Тогда на вечеринке, когда она входила в комнату и выходила из комнаты, она что-нибудь говорила. Не умное и не глупое, а какое-то другое. И каждый раз разговор в комнате менял направление…

В ванной Вика разделась, и вошла Нюра. Вика была голая и вся закаменела. Нюра медленно ее оглядела, потом спросила:

— Ты физкультурница?

— Я занималась художественной гимнастикой…

— А зачем?

— Теперь не знаю…

— Приз хотела получить, кубок, — решила Нюра. — Вот почему фигура неправильная.

А Вика думала, что фигура у нее правильная.

— Напоказ у тебя фигура, — сказала Нюра. — Для чужих.

— Кто вы? — спросила Вика. Нюра… кто вы?

— Я была блудница, — сказала Нюра. — Давно. А потом я верная мужу жена. А когда старая буду — ворожея буду. Людей лечить буду. Все по сезону надо. А нынче все перепуталось — летом апельсины покупают.

И вышла.

В ванной Вика лежала долго. Потом приняла душ, вытерлась насухо и тоже вышла. Нюры в квартире не было.

Вика оделась, и как раз в тот момент, когда она решила испугаться, открылась дверь и вернулась Нюра.

— К себе ходила, — сказала она. — За лентой. На, возьми.

И протянула Вике голубую ленту.

— Тебе дарю. От души.

— А зачем мне лента? — спросила Вика.

— Когда к Сапожникову придешь, надень на голову ленту, волосы повяжи. Так встретишь его, и он тебя узнает.

Вика опять сказала:

— Не понимаю… Зачем?

— Замуж буду тебя выдавать. За Сапожникова. Сроки исполнились…

Все. На этом монолог закончен. Потому что началась судьба…

А потом отворилась дверь, и Сапожников, умирая от нежности, оглянулся и увидел голубой цвет, голубой цвет спокойного океана, в котором отражено небо, цвет Посейдонии, и в слепящем озарении понял, что, может быть, еще не умирает, потому что…

Смерть ведь выглядит по-всякому, а любовь у всех — одна — звезда с звездою говорит.

Что будет, то и будет.

Она сидела рядышком и смотрела, как сказал один искусствовед, "не на ковой-то, а кудай-то вдаль", и Сапожников увидел голубую лепту, обещанную Нюрой, и понял, что сроки исполнились. Как будет, так и будет.

Время покажет.

Это, в сущности, маленькая история, но сквозь нее просвечивает время.

А потом Сапожников и Вика оказались на птичьем рынке. Там не только птиц продавали, там хомяков продавали, и щенков, и рыб, но все равно — птичий рынок. В клетках летали райские птицы разных расцветок, дети виляли хвостами возле щенков, и вдруг раздался голос, в который даже не поверил никто. Потом все обернулись и потянулись на голос.

— Ой, кто это кричит? — спросил папу маленький мальчик.

— Петух, не слышишь? — ответил папа.

— Какой петух? — спросил мальчик. — Как на мультипликации?

И полрынка, бросив райских птиц и всякую другую аквариумную живность, потянулись на крик петуха. В центре образовавшейся толпы орал петух. Он замолкал, потом напрягался, изгибал шею и — кукарекал! Во всю мочь! И все смотрели на живого петуха — самую большую редкость в Москве.