Михаил Анчаров - Самшитовый лес

На следующее утро Сапожникову дали в глаз перед самой школой — двое подошли и сделали ему синяк. На уроке Шишкин смотрел на доску и улыбался. На переменке Сапожников достал вчерашний хлеб и подошел к Шишкину.

— Попроси прощенья.

Шишкин кинулся на Сапожникова и хотел повалить, но Сапожников не дался. По тетрадке отличницы Никоновой потекли чернила, а на тетради у нее закладка — лепта шелковая, вся промокла. Визгу было на всю Москву. Шишкина и Сапожникова выгнали из класса. Вызвали родителей.

Вечером лампы в классе зажгли над учительским столом только, а остальные не зажигали. За окном городская ночь с огоньками, а в классе полутьма. Мать с Сапожниковым на одной парте. Шишкин с отцом на другой.

— Сапожников, — сказала завуч, — объясни, почему ты ударил Шишкина ногой?

— Он сам знает, — сказал Сапожников. — Пусть попросит прощенья.

— Прощенья?! — рявкнул отец Шишкина. — Прощения?! Его ударили, а ему еще прощенья просить?

— Родители, будьте добры, снимите головные уборы, — сказала завуч.

Мать сняла платок, отец Шишкина кепку.

— Мальчик, — сказал отец Шишкина, — кто ты такой? Может быть, ты фон-барон? Фон-баронов мы еще в двадцать первом в Анапе утопили… Почему сын рабочего человека должен у тебя прощенья просить? А?

— Не у меня, — сказал Сапожников.

— А у кого же? — спросила завуч.

— У хлеба, — сказал Сапожников.

— Как можно у хлеба прощенья просить? — сказала завуч. — Дикость какая-то… Он у вас нормальный ребенок?

— У кого? — спросил отец Шишкина.

— Это его бабушка приучила, — сказала мама. — Он не виноват… Когда хлеб падал на землю, она велела его поднять, поцеловать и попросить у него прощенья… Он так привык, он не виноват.

— Мальчик, — сказал отец, Шишкина, — у тебя хлеб с собой?

— Ага, — сказал Сапожников.

— Дай-ка сюда, — сказал отец Шишкина. И разделил на две половинки, снаружи ссохшиеся, а внутри еще влажные.

— Васька, ешь, — велел отец Шишкину.

— Перестаньте! — вскрикнула завуч.

— Не буду, — сказал Шишкин.

— Не будешь — в глотку вобью, — сказал отец Шишкина. — Ешь.

Шишкин зарыдал и стал есть хлеб.

— Перестаньте мучить ребенка, — сказала завуч.

— Вы извините, товарищ завуч, — сказал отец Шишкина. — Он у вас отучился и ушел, а мне с ним жить.

— Он же сухой… Черт! — давясь, сказал Шишкин.

— Ничего, — сказал отец Шишкина. — Слезами запьешь.

— Пошли… Спасибо, мальчик, — сказал Сапожникову отец Шишкина, и они вышли.

— Какая-то дикость! — развела руками завуч. И тут же в коридоре раздался визг Шишкина.

— Он же его бьет! — вскрикнула завуч и кинулась в коридор.

Но не догнала и вернулась.

— Ну, Сапожников!.. — сказала она.

На следующий день Шишкин ушел в другую школу, и Сапожников стал лидером.

К нему сразу подошли — получать указания, как жить, и присмотреться к новому лидеру.

— А пошли вы… — сказал Сапожников.

— Ты что? — спросили его. — Ты что?

— Шишкина жалко, — сказал Сапожников.

— Чего делать будем? — спросили его.

— А я почем знаю?

Так Сапожников перестал быть лидером.

В средних отчаянных классах Сапожникова опять трогать было нельзя — он изобретателем стал, а в лидеры не пошел. А в старших хитрых классах Сапожников уже боксом занимался и набил морду самому хитрому, но сам опять в лидеры не пошел. Так и жил как собака на сене, ни себе, ни другим. Поэтому отношение к нему было сложное. Но об этом потом. А теперь, в шестом классе, он ехал на верхней полке в пионерлагерь, который как раз оказался в городе Калязине, поскольку школа была у электрокомбината подшефной.

А у Дунаева опять Нюру увели.

— Старики, сколько до Вереи? — крикнул шофер.

— Двадцать километров, — ответили мальчики.

И они с Сапожниковым поехали дальше и въехали и лесок с длинными тенями через голубое шоссе, и в опущенное окошко влетал запах хвои, и тут шофер опять рассказал историю, похожую на куриный помет, и ехать с ним надо было еще двадцать километров. Поворот замелькал полосатыми столбиками, еще поворот — и московское такси съехало на базарную площадь городка, лучше которого не бывает.

Там, напротив торговых рядов с уютными магазинчиками был сквер, где стояли цементные памятники партизанам на мраморных постаментах со старых кладбищ. Там в тени рейсового автобуса лошади жевали сено. Там к мебельному магазину была привязана корова. Там длинноволосый юноша в джинсах с чешским перстнем на руке гнал караван гусей мимо известковой стены церкви. Там на мотоцикле с коляской везли матрац.