Сергей Гатаулин - Вирус

— Да, браток, голову тебе продуло основательно, — прозвучало в голове, хотя он готов был поклясться, что старик не произнес ни слова.

— Меня зовут Слава? — неуверенно спросил он.

Старик повернулся к стоящим в стороне товарищам и, вытянув руку, с пафосом, словно конферансье на концерте, произнес:

— Вячеслав Пугачев — потомок славного разбойника и моего тезки Емельяна, прошу любить и жаловать. Стало быть, он наш с самого рождения. Против генов не попрешь, как говорят ученые.

— Постой, постой! — возмущенно прищурился Сивый.

— Что-то я не пойму, куда это ты клонишь? Смотри, как закрутил: гены, наш с рождения! Хочешь сказать, что мы не отдадим этого доходягу Седому?

Паренек прислушался. Вячеслав Пугачев — неплохо звучит. Лучше, чем ничего, да и есть в услышанном сочетании что-то неуловимо знакомое. Он просклонял имя, как бы пробуя его на вкус, в надежде, что мозг вытолкнет на поверхность хоть какую-то ниточку, потянув за которую можно будет заполнить воронку, образовавшуюся на месте его прошлого. Память молчала, не желая делиться своими секретами, но это уже не волновало его так, как раньше. Он решил, что будет Вячеславом Пугачевым.

— Сивый, ты, похоже, забыл, каким доходягой ко мне пришел в первый раз, — Емельян прикрыл глаза. — Тебя тогда тоже вся Москва искала, и менты и братва.

— Да помню я все! — раздраженно бросил Сивый и моментально сник. И без того ссутулившийся, он стал похож на знак вопроса. Лицо посерело, глаза уставились в землю.

— А я ведь встал за тебя, хотя кроме геморроя ничего не поимел.

— Ну и что нам теперь — от бабок отказаться? — виновато, едва выговаривая слова, промямлил Сивый. — А если кто узнает, что мы нашли пацана и не отдали?

— Бабки! — возмутился Емеля, мгновенно преображаясь. — Мелкий ты человек, Сивый. Всю жизнь тебя ничего не интересовало, кроме бабок. — Судя по всему, разговор ему изрядно надоел. — Короче, кончай базарить! Пацана не отдам, и вам не позволю.

«Суровый дядька, сильный», — подумал Славка Пугачев, стараясь не отставать от своего спасителя.

Откуда-то из глубины подсознания всплыли осколки странных воспоминаний. В голове зароились чужие испуганные мысли; замелькали незнакомые лица, и Славка понял, что бывшая жизнь помаленьку возвращается к нему. Осталось только немножко подождать.

— Сейчас едем ко мне. Поживешь у меня, в себя придешь, а там уже решим, что с тобою делать, — услышал он голос Емельяна и успокоился.

Первый день пребывания в санатории-профилактории, больше похожем на комфортабельную тюрьму, Дмитрий промучился от безделья. Добровольно лишая себя свободы, он не предполагал, что будет так муторно на душе. В голове беспрестанно вращались гнетущие мысли; появлялся и исчезал взволнованный голос Тромба, пробуждая необъяснимую тревогу в душе и дрожь во всем теле; перед глазами то и дело всплывала окровавленная физиономия распластавшегося на заледенелом асфальте бородача, вызывая непреодолимое желание разрыдаться. Слоняясь из угла в угол, он раз за разом возвращался к событиям последних суток. Чтобы хоть как-то приглушить изматывающий душу мандраж, Дмитрий попытался найти себе какое-нибудь занятие и весь второй и половину третьего дня посвятил ознакомлению с временным убежищем. Он обшарил все комнаты особняка, непонятно как обнаружил пару десятков миниатюрных видеокамер (он словно чувствовал, откуда исходит внимание), наблюдающих за каждым его шагом, и, исчерпав исследовательский запал, понял, что жизнь добровольного затворника и хронического бездельника его совсем не устраивает. «Нужно установить связь с внешним миром и попытаться разыскать следы Пугачева», — решил он и, дождавшись очередного визита Юрия Николаевича, как бы невзначай завел с Анатолием разговор о том, что неплохо было бы съездить домой и привезти его старенький компьютер.

Генерал заезжал каждый день, но Дмитрий успешно избегал с ним встречи — благо особняк вмещал в себя много комнат, а у Юрия Николаевича постоянно не хватало времени. Вспоминая разговор в «Медвежьей берлоге», он поймал себя на мысли, что думает о генерале как о противнике, а не как о друге и бескорыстном помощнике. Поверить в то, что полковник Коваль мог действовать на свой страх и риск, не посвящая начальство в свои планы, было также трудно, как и предположить, что всемогущие спецслужбы в современном городе не могут найти четырнадцатилетнего мальчишку. Хотя поверить в последнее было не сложно: ходят же у них под носом смертники с бомбами. Стоило ему об этом подумать, как генерал тут же переместился в стан неприятеля.