Елизавета Манова - Игра

- Вон!

И Оно отошло.

А страх остался. Если они меня сломают... Лешка!

А снаружи все было почти смешно. Какая-то мелкая склочная возня. Звонки в школу, и звонки на школу, звонки родителям и звонки на родителей.

Почти смешно, но Витька Амбал, который с пятого класса сдувал у Лешки все задачи и глядел ему в рот, как-то вдруг исчез из нашей жизни. А Гавря, Вовка Гаврилов, наоборот, торчал у нас по вечерам, глядел на меня проницательными серыми глазами майора Пронина и задавал каверзные вопросы.

Смешно, но корчась днем от ночного страха, а ночью - от дневного, я отгоняла и все не могла отогнать проклятую картину: дверь открывается и черные лапы втаскивают Лешку в дом.

Я просила, умоляла его больше туда не ходить, но он только улыбался в ответ. Он был прав. Я знала, что он прав. Игра продолжалась и правила ее уже определились. Черный ящик надо дразнить, чтобы он отвечал. То самое, нечеловеческое, такое бессмысленное с любой точки зрения. До всякого бы уже дошло, что подростки сами по себе не опасны, что они ничего не смогут сделать, а Черный ящик не понимал. За каждым воздействием следовала механически жесткая реакция и случилось то, на что рассчитывал мой гениальный сын: на нашей стороне в Игру вступила Школа.

Давно навязшее на зубах, обруганное и здравствующее: школа не любит _отвечать_. Чтобы она согласилась ответить за проступок ученика, надо привести неопровержимые доказательства, припереть ее к стенке, иначе она вывернется и спрячет концы, оберегая честь мундира.

Так оно и вышло. Одолеваемая звонками, жалобами, смутными угрозами и явными комиссиями, школа кинулась в атаку и в боевом угаре все, с чего началось, да в сам Лешка как-то отошли на задний план.

Принципиальное различие между отношением учреждения к внутреннему непорядку и к внешней угрозе. Уже не только честь мундира, но здоровая реакция коллектива на давление извне.

На звонки теперь отвечали жалобами, на угрозы - письмами в _инстанции_, на комиссии - апелляциями к общественному мнению. В этой Игре у школы было свое преимущество - бумаги. Ливень бумаг, каждую из которых надлежало подшить, рассмотреть и отреагировать - то, чего не мог себе позволить Черный ящик. Всякая бумага - это след, вещественное доказательство, невозможное для такой невещественной штуки, как он.

Шум разрастался, все больше людей втягивалось в бюрократический турнир, все больше страстей и амбиций пенилось вокруг, и вот (не без Лешки, конечно) вынырнула ниточка, которая привела к таинственному УСИПКТ.

И настал день, когда тишина мертвого дома взорвалась рабочим шумом и треском машинок. К нам явилась комиссия. И тогда, прорвавшись сквозь все заслоны, мы вломились в директорский кабинет и в присутствии гостей выложили на стол пять заявлений об уходе.

И это было все. Мы победили. Правда, были еще последние дни. Не хочу и не могу вспоминать. Если бы я драться решила, до конца с ними воевать, вот тогда бы я это вспоминала. Вертела бы в памяти каждый день и каждый час, заряжаясь ненавистью. Она и сейчас во мне, эта ненависть - так и выплескивается наружу, только позволь... Не позволяю... Я решила забыть. Ради Лешки. Ради себя.

Сколько уже прошло? Год? Нет, больше. Лешка у меня теперь студент шуточки! Он на мехмате, а его неразлучный Мегрэ-Гаврилов, само собой, на юрфаке. И все устроилось. Я своей новой работой в общем-то довольна. Не знаю, где теперь Инна, а если б и знала, все равно не стала бы ей звонить. Я и Эду не звоню, хоть знаю, где он, а он иногда звонит мне. Саша с Адой поженились и уехали. Не знаю, куда. Клялись писать, но так и не получила ни строчки. Тем лучше. Забывать - так забывать.

Забыть? Мне позвонили. Тот самый липкий голос:

- Зинаида Васильевна? Узнаете?

Я не ответила, и тогда он сказал:

- Зинаида Васильевна, я ведь уже предупреждал. Смотрите, если с вашим сыном что-то случиться...

- Тогда я этим займусь! У меня даже лучше выйдет! Обещаю!

Швырнула трубку и разрыдалась. Опять этот ужас меня нашел! Опять!

Лешенька, сыночек, прости меня, дуру! Зачем я тебя так плохо воспитала? Почему не научила равнодушию? Лешенька, ведь для нас все кончилось... зачем же? Может, теперь другие... но это ведь другие - не ты! Господи, но я же тебе такое не могу сказать! Ты же мне не простишь! Лешенька, как тебя спасать?

А потом я сидела одна, и тягостный зимний вечер Глядел в окно. Так вот отчего он стал поздно приходить. А я-то думала... Почему он мне не сказал? Жалеет? А может, не верит уже?

Вот и все. И не убежать. Значит, Игра продолжается? Другие... Наверно, им еще хуже. Все-таки я смогла... и Лешка. А мне их все равно не жаль. Только себя. Лешенька, я же давно не могу, чтобы чужая беда, как своя... прости. Но это ведь не всегда так было... жизнь... Сначала только щелчки: не высовывайся. Потом уже тумаки: знай свое место. И всегда одна. Пока обсуждаем - крик, а дойдет до дела - всегда одна. И сразу все против: зачем полезла? Да, образумилась... когда с Лешкой осталась... было что терять. Лишняя десятка... она ведь не лишняя, когда больше никого. Другие могли себе позволить - и молчали, а мне тогда зачем лезть на рожон?