Александр Марков - Локальный конфликт

Глава 17

Повязку с головы Алазаеву обещали снять через две недели, поэтому пока он походил на человека-невидимку, обмотанного бинтами. Вот только раствор, который он выпил, не подействовал на глаза. Они не стали прозрачными. Это избавляло его от необходимости надевать на людях очки с темными стеклами. Рот тоже не стоило замазывать. Когда он курил, то в прорезях бинтов была видна не провальная пустота, как у больного сифилисом, а зубы, язык и чуть-чуть губы.

Кожа на лице зудела, как от комариных укусов. Комары пробрались под бинты и хорошо там жили, а проголодавшись, кусались. Пришлепнуть их он не мог. Ну не колотить же себя для этого по щекам - ведь это гораздо больнее, чем комариные укусы. Он привык к этому зуду, который раздражал его не более чем слабый солнечный ожог. Боль усиливалась из-за резких движений челюстями. Он старался не артикулировать слишком эмоционально, говорил сквозь зубы, не говорил, а прямо-таки цедил из себя слова, особенно когда переходил на ломаный английский, на котором знал очень мало слов. Давалось ему это с трудом. Вообще английский язык противопоказан тем, кому сделали пластическую операцию, а всем, кто общается с такими людьми, следовало бы заранее изучить хотя бы поверхностно русский и перейти на него до тех пор, пока на лице у собеседника не заживут шрамы.

Есть тоже приходилось осторожно, рот широко не открывать, как ни вкусна была еда.

Он сидел в шезлонге рядом с неглубоким бассейном, наполненным неестественно голубой водой, цвет которой сразу наводил на мысль о том, что вода хлорирована. Стенки и дно бассейна были выложены белой плиткой, но из-за воды казалось, что на дне плитка голубая.

Скорее по привычке Алазаев подставлял лицо солнечным лучам, будто они могли пройти через бинты. Он жмурился от удовольствия, откидывался немного назад, упираясь затылком в спинку шезлонга, подносил к губам высокий бокал с каким-то некрепким коктейлем, пил его через соломинку маленькими глотками. Вкус был, как и все здесь, слишком искусственным и непривычным, как будто все окружавшее - это декорации к фильму, будь то деревья, холмы, покрытые мягкой аккуратно подстриженной травой, солнце и небо - все плоское и ненастоящее. Пойдешь вперед и вскоре уткнешься в стену, на которой все это нарисовано. А что за ней - страшно и подумать.

Он был запахнут в полосатый халат, высовывались только ноги, покрывшиеся кремовым загаром, точно в такой же цвет окрасились руки до запястий, выше они были посветлее.

Он поставил недопитый стакан на мраморный пол, поднялся, потянулся, сбросил халат, осторожно прыгнул в воду, стараясь не намочить бинты на лице, но все равно выглядело это так же, как если бы в бассейн влетел мелкокалиберный снаряд - со всплеском и брызгами.

Рамазан на солнце не выходил, расположившись на полу патио под сенью зарослей, нависавших над входом в дом, как козырек или живая веранда. Он сидел так уже, наверное, час, скрестив ноги по-турецки. Так и заболеть можно. Мрамор-то холодный. За это время тень заметно уменьшилась, солнце достигло зенита, а его лучи почти подобрались к ногам Рамазана. Если он по-прежнему хочет оставаться в тени, то самое позднее минут через пятнадцать ему придется либо искать убежища в зарослях, либо прятаться в доме. Тактика выдавливания. Очень действенно. Федеральные войска так же действовали в Истабане.

Рамазан носил все тот же старый халат, отказываясь от любых одежд, которые ему предлагали. Правда, теперь халат этот был чисто выстиран, заштопан, а от самого Рамазана уже не несло потом и долго немытым телом. Пользоваться же какими-либо благовониями он наотрез отказывался, разрешив только, чтобы его помыли жидким мылом. Не хотел он забираться и в бассейн. Ему не нравилась хлорка. Он от нее чихал. Когда же в бассейне плавал Алазаев, Рамазан лишь неодобрительно покачивал головой, не отвечая даже на провокационные вопросы.

- Ну чего ты там стонешь? - кричал ему Алазаев, - залезай в воду или я тебя силой затолкну.

Перед Рамазаном лежал огромный полиэтиленовый пакет с арахисом. Там было не меньше двух килограммов орехов. Рамазан доставал несколько штук, растирал в ладонях, отделяя от ореха шелуху, складывал ладони лодочкой, дул на них, смотрел, как летит шелуха, а потом отправлял всю горсть в рот и медленно пережевывал орехи. Они были твердые. Он боялся, что если будет жевать быстро, то сломает зубы. Иногда арахисовая шелуха показывала такие превосходные летные способности, что долетала до бассейна. Рядом с бортиком ее плавало уже довольно много.