Владимир Шибаев: Прощай, Атлантида

– Это Вы звонили, – спросил командированный.

– Снимите шляпу, – попросил Воробей.

Секунду подумав, человечек стянул убор с головы. Воробей протянул ему маленькую коробочку от бритвенных лезвий, и человек глянул внутрь.

– А мне это зачем? – протянул случайный командированный в этот город, собственно, и не собиравшийся сюда и приехавший по нужде и без всякого своего хотения. – Ладно, поглядим, чего они тут накуролесили, – напялил он шляпу. – Копию снимал?

Нет, покачал головой Воробей.

– Мои соболезнования, – молвил прохожий и, повернувшись, ушел.

Держащиеся друг друга Кабанок и Краснуха тоже подошли к могилке и положили цветы. У парня у самого две недели назад умер отец, и теперь он стоял совершенно ослабевший и удрученный, и Краснуха старалась не оставлять его. Денег у него на цветы совсем не было, и Краснуха подумала, что он где-нибудь сворует, возьмет у кореша Папани или стянет с другой могилы. Но Кабанок почему-то уперся, пошел в свою школу, где для намечавшегося ремонта разговаривающие клекотом люди таскали строительную смесь, и подрядился за стольник помогать. Пришел после разноса заполночь задыхающийся, злой и потный и показал Краснухе заработанную бумагу. И теперь они уложили на географа честно купленные у чернявых спекулянток цветочки.

– Вот, – просипел паренек, расправляя букетик, – спи себе, дядька Арсений, спокойно. Да плюй на все помаленьку. А уж я тебе поищу твою Атлантиду, если вырасту.

Был на похоронах и адвокат Павлов Теодор Федорович, но держался, несколько уже пьяный, в стороне. Пить он, правда, уже почти перестал, ныла печень, но в этот день, скоро уехав с кладбища и только подбросив кого-то на машине до дома Юлия, забрался в свой кабинет к телескопу. И даже старый служка, теперь зорко приглядывающий за барином, не усмотрел, и Теодор напился. И взялся, поглядывая в трубу, сам с собой беседовать на два голоса, возмущаясь, размахивая руками и опровергая невидимого, растаявшего в майском сладком воздухе мансарды собеседника.

Собрались потихоньку и остальные и отправились помянуть географа в квартирку, где мама Юлия уже расставляла на столе салаты. Так и закончились эти похороны.

Могилу эту мало кто навещает, но иногда заходят и оставляют сухие цветы.

Пожалуй, здесь можно добавить только одно. Как-то, через неделю или месяц, на кладбище пришла женщина. Тонкой поступью она подошла к проросшей уже свежей травой могиле бабушки Аркадии. Там одетая в шелковые шаровары и шелковую сиреневую блузку и подпоясанная цветным поясом китаянка постояла, глядя на разложенные кем-то на могилке сухие фрукты – несколько сморщенных слив и курагу. Потом, мягко и неслышно переступая маленькими, обутыми в кожаные тапочки ступнями, женщина пришла к Арсению Полозкову. Возле черного камня она долго стояла. Чуть поджав одну ногу и сложив руки, она поклонилась могиле и застыла. И, если б вы увидели ее в эту минуту, то поняли бы, что это совсем не аспирантка университета, и не офицер разведки, и даже не женщина стоит перед плохо знакомым ей географом – это какая-то стремительная птица, журавль или аист, парит в прозрачном вечереющем небе над землей, укрытой цветущим миндалем, и оглашает увиденный мир тревожным и печальным криком.

Чем кончилась эта история – никто не знает.

Может, взвилась над соборной площадью неровная туча черных птиц, ворон или галок, и, трепыхая и качая тяжелыми крыльями, распалась на сгустки, комья и перья, планирующие парашютами вниз. Прямо с небес – возле огромных старых вязов и тополей, рядом с белым домом падали уставшие от жизни пернатые. И почти все сдохли, дергая лапками и кивая головами. По городу пошла ужасная весть – птичья болезнь посетила эти благодатные края. Но скоро узналось, и было объявлено, что потрава и извлечение птиц из обихода осуществлены как раз для защиты населения. Окрестные дворники безбоязненно мели тушки в кучи и сгружали в специальные пластмассовые мешки.

А потом еще, завершая историю, один хлопчик, простой бузотер или натуралист, запустил камешками, метя в уток, в воду городского пруда, но тут же, изрядно струхнув, смылся, как смывается ливнем плевок. Потому что вода, как никогда, беззвучно стала эти камешки глотать, не пуская наружу при том ни пузырей, ни обычных кругов. Видали!

Так что история эта уперлась и не захотела уходить из города. Сказки, сплетни и побасенки вообще упрямы, и чтоб вытолкать их со света божия, ныжны сказочки еще толще.