И спрашивает он у Бога:
- А что это ты не такой, как тебя рисуют?
Бог еще больше прищурился, смотрит на Ваську и улыбается хитренько так:
- А зачем меня рисуют, если не видели?
- Я-то тебя вижу.
- Может, видишь, а может, и не видишь.
- Ты не уходи. Ты послушай... я поправлюсь?
- Молись, - уклончиво ответил Бог, и полез в тучу.
- А как же молиться?! Как?!
Бог вернулся.
- Вот чудной! Да так и молись, как сейчас молишься.
- А разве я молюсь?
- А разве нет?
И Бог опять полез в тучу. Лез он головой вперед, как в нору, короткое кимоно задралось, под ним оказались черные сатиновые трусы, точь-в-точь такие, как Васька в библиотеке потерял.
- Бог! Ты погоди! Ты не уходи. Мне же тебя спросить нужно.
Бог нехотя обернулся.
- Спрашивай.
- Скажи вот... Откуда у тебя трусы эти?
- А вот до трусов моих тебе решительно никакого дела нет! рассердился Бог и опять полез в тучу.
- Да что ты все время в тучу, да в тучу?! - чуть не заплакал Васька. - Ты скажи мне: поправлюсь я, или нет?!
Бог передумал лезть в тучу. Он взбил ее, как подушку, и уселся как на диване. Попрыгал, пружиня, и только потом ответил.
- Наверное, нет, - и вздохнул.
- Ты что - не знаешь?! - воскликнул потрясенный Васька. - Ты и не знаешь?!
- А что ты кричишь? Мало ли чего ты сам не знаешь, на тебя же за это не кричат. А я что - врач, что ли? - рассердился Бог.
- Я думал, что ты все знаешь, - вздохнул разочарованный Васька.
- Я тоже когда-то так думал. Но не лекарь я. И жизни не прибавляю. И богатства не даю. И врагов ничьих не караю...
- А для чего же ты тогда?
- Я? Для утешения. Утешаю я.
- И только-то?! - совсем разочаровался Васька.
- И только-то?! - возмутился Бог. - Ты вот лучше давай, поплачь лучше.
- Это еще зачем? - подивился Васька.
- Тебе же давно хочется...
И было у Васьки три Великих Плача.
И плакал он свой первый Плач.
Сам он не помнил, чтобы так горько когда плакал: яростно, почти зло, отчаянно. И слезы его были едкие и жгучие.
Много их было - слез.
Обжигали они щеки и падали на землю.
Казалось Ваське, что все обиды его на других, вся злость к чужой, недоступной ему, радости, к чужому здоровью, просто к тому, что кто-то лучше, чем он, все это выходило, исторгалось из него горькими злыми слезами.
Прорастали слезы эти крапивой огненной, репьем и чертополохом колючим, бездомной сорной травой.
И упал невидимый обруч с Васькиной головы.
Перестало давить на голову то постоянное, что давило всегда.
Стал он успокаиваться, но тут же плечи его опять затряслись.
И был у него второй Великий Плач.
Излились потоками слез из него жалость к себе самому, жалость к матери за то, что мучается она с ним, жалость ко всему, что, как казалось, ему не дано было.
Пришла взамен этих слез тихая радость бытия.
Тихая радость любви к близким, любви к небу, ко всему, что вокруг него, ко всему, что не только просило любви, но и само готово было дарить ее всем, кому она требовалась.
Заулыбался Васька.
И лицом возрадовался.
Но не успел он еще и эти слезы отереть, как начался у него третий Великий Плач.
И пролились на этот раз слезы его внутрь него.
И омыли они душу его.
И очистили они ее.
И тогда пришел Покой.
Покой и Очищение.
Понял он, что есть нечто, что важнее даже здоровья.
И было это нечто - Великое Утешение, которое дал ему странный Бог, в похожем на его, Васькино, кимоно...
Когда же Васька нашел в душе своей слова благодарности, оказалось, что этот смешной и хитрый Бог залез все же в тучу.
Что-то прошелестело в воздухе, что-то коснулось легким дуновением лица его.
И наступила Тишина...
А может, и не приснилось...
Партизан
Когда к нему пришел Партизан, Васька как раз собирался возводить крышу.
Партизан вышел навстречу ему из кустов, застегивая ширинку. Он был точь-в-точь такой, каких Васька видел в кино про войну. В подпоясанной солдатским ремнем телогрейке, в пилотке, в солдатских брюках и сапогах. За плечом у него висел автомат.
- Здорово, мужик! - весело и белозубо улыбаясь, поздоровался Партизан с Васькой. - Я тут переночевал в твоем дворце. Ты не в обиде будешь?
- Это не дворец, - глядя в землю, произнес Васька.
- А что же это?
- Это - Храм, - ответил Васька серьезно, не приняв шутливого тона.
- Храаам, - протянул, тоже посерьезнев, Партизан. - Ну, тогда, извини. Я сразу не догадался. Ты скажи, брат, если я тебе мешаю, то могу уйти.
- Ты - Партизан? - в упор спросил его Васька.
- Чтоооо? - гость внимательно всмотрелся в Васькину физиономию. Ааа, ну в некотором роде я, конечно же, партизан. А ты кто - фашист?
Читать дальше