Кир Булычев - Тайна Урулгана

Наблюдатели не могли знать, что он только что выпил флягу профессорского коньяка и весьма разозлен, потому что нет хуже положения, чем у человека, который начал пить, но не имеет возможности это продолжить.

– Каким образом вам удалось отыскать меня? – спросил аэронавт. – Я не вижу воздушного корабля, с помощью которого вы могли бы преодолеть бесконечные леса и горы, которые окружают место моего неудачного приземления.

Тем временем наблюдавший за тайгой «глаз» как бы поднялся в немыслимые дали, выше, нежели мог бы подняться орел, и оттуда, с высоты, они увидели бесконечное море тайги и гор и даже широкую гладь Лены.

– Мы шли пешком, – ответил Мюллер, – а частично на лошадях.

– Как так – на лошадях? Я этого не понимаю.

– У нас есть способ, – сказал Андрюша. – Если путь далек и труден, мы взбираемся на домашних животных, именуемых лошадьми, которых вы видели у нашей палатки, и они везут нас.

Астронавт кивнул и, опустив свой «глаз» ниже, приблизил его к лошадям.

– Как это немыслимо трудно! – сказал он.

– У нас есть воздушные корабли и автомобили, – сказал Мюллер. – Не следует недооценивать нашей цивилизации. Я убежден, что каждый инопланетный агрессор, намеревающийся покорить и поработить нашу планету, столкнется с решительным отпором.

– Разумеется, разумеется, – сразу согласился астронавт. – Он сразу столкнется. А простите, зачем ему порабощать вашу планету?

Мюллер пожал плечами.

– Это теоретический вариант контакта между жителями разных планет, – сказал он. – Но, как я понимаю, вы прибыли к нам с развитой и гуманной планеты. И мы рады вам.

Астронавт был смущен.

– Разумеется, – сказал он. – В великом галактическом содружестве, частью которого является и моя родная планета, иного образа жизни не бывает. Разумеется, мне приходилось читать исторические труды о войнах и раздорах. Я даже видел орудия убийства в археологическом музее. Но я не думал, что попаду на планету, где это не отдаленное воспоминание, не давний сон, а реальность.

– Но лучшие люди, – сказал Андрюша, – лучшие люди нашей планеты полностью разделяют вашу точку зрения и стремятся к прекращению войн и вражды, к уничтожению эксплуатации человека человеком. Это наши идеалы.

– Если вы позволите, – сказал пришелец, – я бы желал продолжить этот полезный и поучительный для меня разговор через некоторое время. Я хотел бы осмыслить услышанное, обозреть жизнь на вашей Земле. И немного отдохнуть – я еще так слаб после долгого анабиоза.

– Разумеется, – согласился Мюллер. – Мы придем к вам позже.

Вдруг астронавт поднял руку, будто желал остановить профессора, чтобы вместе прислушаться к чему-то происходившему неподалеку.

– Там злость, – сказал он, опуская руку и показывая перед собой. – Там смерть.

– Где? – не понял Мюллер. – Вы имеете в виду нашу Землю?

– Близко, сто шагов.

Он сделал шаг вперед, но тут профессор не выдержал.

– Простите, – сказал он, – на улице очень холодно и идет дождь. Вы наверняка простудитесь. Вы должны одеться.

Разумеется, профессора не столько беспокоило здоровье астронавта, сколько собственный ужас перед видом обнаженного тела. Мысль о том, что тот намерен нагишом бегать по тайге, была невыносима.

– Вы правы, – согласился астронавт, но не остановился, а как бы вошел в стену.

Остальные послушно последовали за ним. Стены не были стенами – это были занавесы тумана, что лишь щекотали, когда проходишь сквозь, и смыкались сзади. И когда они прошли первую стену, астронавта не было. Мюллер остановился и тут же услышал:

– Идите.

И в следующее мгновение они оказались у люка. Астронавт уже был снаружи, он легко стоял на бревне. Он был одет в облегающий серебристый костюм, украшенный голубыми квадратиками, разбросанными по нему без смысла, но красиво.

Он быстро пошел в сторону лагеря. Остальные, не возражая, поспешили следом.

Иван Молчун, пошуровав в мешках Мюллера и молодых людей, больше ничего спиртного не нашел и, так как все еще оставался в неприятном положении человека, начавшего пить, решил поспать. Но сон не шел, а было глубокое раздражение. Из сорока с небольшим лет, прожитых на божьем свете, Молчун около двадцати провел по тюрьмам и каторгам не потому, что был особо склонен к злодейству, а так получилось. С первой же тюрьмы дорога его была определена и друзья известны. Он был клейменый, поротый, битый плетьми – нерчинскую каторгу знал, сахалинскую видел. Для него вся Россия была большой каторгой – там был центр мира, а между каторгами существовали как бы хлевы, там стояли коровы и ждали, пока волк их зарежет.