Брюс Стерлинг - «Если», 1999 № 06

Когда подошло время, я позвонил клиенту, чтобы сообщить, что поиски продолжаются. Странно, что за несколько недель он ни разу не дал о себе знать и не осведомился, как идут дела. Очень странно, учитывая уплаченную им сумму — авансом.

Я набрал номер, но мужской голос сказал, что он знать не знает Эрла Хэмбота. Остаток дня я обзванивал всех Эрлов Хэмботов в Мегалопсе. Таких набралось немного, и ни один не согласился признать себя моим заказчиком.

— Что происходит? — беспомощно воскликнул я, погасив голо-графическую сферу.

— А что? — спросил Би-Би.

— Меня нанимает клиент, которого не существует. Задание — найти ребенка, которого нельзя найти. Ты видишь в этом какой-нибудь смысл?

— Вот так штука, сан.

— Мистер Дрейер. Ума не приложу, в чем дело!

— Ничего, мы это расколем. — И он покровительственно предложил мне ломоть псевдосыра.

Научная фантастика в собственном смысле этого словосочетания возникла недавно, когда начала набирать обороты промышленная революция, и мало кому понятная индустрия принялась заглатывать и переваривать множество людей — практически неграмотных, со страхом и подозрительностью к этой индустрии относящихся. Мир менялся, а массовое сознание катастрофически не поспевало за этими переменами и не принимало их. Научно-популярной литературы в то время не существовало. Навыков к общеобразовательному чтению — тем более. В этих условиях оказалась чрезвычайно плодотворной идея создания беллетристических произведений, где на витки по возможности занимательного действия нанизывались бы сюжетно мотивированные изложения тех или иных научных и технических сведений и доказывалась бы, опять-таки сюжетными перипетиями, их нестрашность и даже бытовая полезность.

Потребность в популяризации основ научно-технических достижений возникает, когда культурный уровень большинства населения еще чудовищно низок, практически — феодален, но нужды промышленной революции уже подтаскивают это большинство к начаткам естественных знаний и минимальной тренировке ума, минимальному привыканию к механизации жизни. Для Франции, например, этот период пришелся на вторую четверть XIX века (классическим примером писателя, удовлетворившего этот никем не названный, но от того не менее ощутимый социальный заказ, является Жюль Верн), для России — главным образом, на время первых пятилеток.

Как только совершается культурная революция, популяризаторская роль научной фантастики отмирает.

Когда-то, много веков назад, бытописательская литература, уделяя психологии людей минимальное внимание, чуть ли не сводилась к описанию нарядов, обрядов, насечек на рукоятках мечей и узоров на попонах — но закономернейшим образом переросла эти рамки, как только возросли и трансформировались духовные потребности общества. Точно так же фантастика переросла популяризацию, которая, в сущности, призвала ее на свет в модификации «научной фантастики». Сызнова навязывать ей эту роль так, как это происходило еще совсем недавно — то же самое, что, скажем, всю так называемую реалистическую литературу загонять в рамки этнографических зарисовок.

Однако с отмиранием призвавшей ее на свет популяризаторской функции НФ не умерла. Ибо очень быстро выяснилось, что сюжеты, главным объектом которых является воздействие научно-технических новаций на повседневную жизнь, позволяют авторам показывать не только локальные изменения и улучшения этой жизни, но и, что гораздо интереснее, тотальные, глобальные ее изменения. Показывать, как под воздействием науки и техники трансформируется общество в целом. Показывать общества, возникшие как следствие прогресса — и людей, возникших как следствие появления этих обществ. Уже Жюль Верн нащупал это — вспомним «Пятьсот миллионов бегумы», где сталкиваются два совершенно разных мира, проросших из одной и той же новой техники, различно ориентированной по целям и задачам применения. Но на качественно иной уровень поднял этот прием Уэллс. Его «Сон», его «Освобожденный мир», его «Люди как боги» стали невиданными до той поры образцами утопий, сконструированных не просто по принципу «Во как здорово!», а как варианты будущего, закономерно и сознательно созданного людьми из настоящего. Но, выбирая в качестве места действия целиком преображенные общества, фантастика неизбежно вынуждена была отказаться от детальной проработки каждого из научных достижений и каждого привносимого им в мир изменения — и с этого момента перестала быть научной и оказалась метафоричной.