Владимир Михайлов - Один на дороге

Оля умолкла; я обнял ее, и она прильнула ко мне. Наверное, были в ее пророчестве неточности: пить я не стану и тогда, и даже по такому поводу, и зачем такси, поедем на своей машине, а главное - Оля будет прекрасна и через десять лет, годы ничего не отнимут, наоборот - прибавят, она принадлежит именно к такому типу. Но она права в главном: никого другого, кроме нее, никогда...

IV

Мы лежали на широкой тахте, камин дышал жаром, и можно было на миг представить, что вот выгорел наш солдатский костер и надо укладываться спать, а вокруг все тот же снег, и ветер не унимается. Но нас они больше не пугают. Мы разгребаем угли, и под ними оказывается сухая, горячая земля, мы укладываемся на нее плотно, бок о бок, воздух свеж и холоден, но нам тепло, и те три или четыре часа, что еще остались до подъема, мы проспим, не видя снов, и по команде вскочим, свежие и готовые продолжать марш. Сейчас нас с Олей согревали угли в камине, но еще больше тепла давало ощущение другого человека рядом. Я не думал, и не хотел, и не мог думать, что хорошо и что плохо, что можно и чего нельзя; прошлое исчезло, а будущее еще не пришло, и осталось лишь то, что было сейчас. Мы понимали друг друга без слов, и каждое движение одного было заранее понятно другому, потому что это бывало уже миллиарды раз в истории человечества, десятки миллиардов - и все же было впервые... Не помню, что было потом с нами. Нет, не так; помню, но не умею сказать так, чтобы это вышло похоже на истину: для этого мне пришлось бы отойти и увидеть нас со стороны, а это было невозможно.

V

Проснулся я внезапно и сразу, словно по команде, по тревоге или от выстрела. Голова была свежа, и я стал думать с того места, на котором остановился, как продолжаешь читать книгу с той строки, на которой закончил вчера вечером. Было еще очень рано - или очень поздно, это одно и то же; за окном стоял мрак, лежала тишина, угли в камине потемнели, но под черной коркой еще таился жар. Да, так пройдут десять лет, и двадцать, и все годы, сколько бы их ни было, и единственное, о чем я пожалею - это о том, что их все равно будет слишком мало, лет; сколько бы их ни было, все равно их будет слишком мало. Будущее ... Чаще всего оно представляется прекрасным, даже тогда, когда оно лежит в подземном хранилище, заминированное, защищенное ловушками и сюрпризами, готовое взорваться по какой-то, еще неизвестной мне, причине...

Ольга неуловимо дышала рядом. Юная женщина, для которой война была без малого пустым звуком: прошлая была для нее древней историей, а в будущую она, как почти вся нынешняя молодежь, просто не верила. Только что мы построили наше будущее, мое и ее. Но мое будущее зависит от того, что будет не через десять лет, а сейчас: от того, удастся ли мне перехитрить пиротехника из вермахта или нет. И, значит, будущее Оли - потому что оно ведь у нас совместное! - зависит от давно умершего майора по фамилии Шпигель, относившегося к минерскому делу как к искусству, а к нам - и ко мне в том числе - с пренебрежением, и оставлявшего свои расписки в уверенности, что мы все равно не проследим за всеми ходами и поворотами его мысли. Я почувствовал, как во мне колышется ярость. Нет, не позволю я ему определять будущее спящей рядом женщины! Я решаю его задачу на тридцать с лишним лет позже, чем он составил ее, это чего-то стоит - тридцать пять лет! И не ему презирать меня, а наоборот, мне следует презирать его за высокомерие, граничащее с наглостью... И потом... Я не улыбнулся, но подумал совершенно серьезно: я знаю, какой женщиной вдохновлялся он, сочиняя свои ребусы, и знаю, какой воодушевляюсь я сейчас, когда пришла пора эти ребусы решать. Ну, можно ли сравнить их? Даже если сделать ту моложе на минувшие тридцать пять... Нет, разве можно их сравнить?

И я вдруг ощутил, что я намного сильнее. И не потому, что я жив, а он нет. У меня были основания презирать его больше, чем у него - меня; и женщина, которую я любил, была несравнима с той, кого любил он. Да, я был сильнее, и вдруг почувствовал непоколебимую уверенность в том, что еще несколько часов, даже минут - и для меня все станет ясным.

Он был в душевном равновесии тогда, когда составлял свой план минирования, как и я сейчас. Он был в тот миг наверняка доволен основными линиями своей жизни - как я сейчас. Он думал и нашел гениальное для выполнения своей задачи решение...

В чем же заключалась его задача? Строго говоря, их было две. Первая - в случае необходимости взорвать объект таким образом, чтобы выбросить смертоносную начинку в воздух, вызвать эпидемию, посеять панику. И второе сделать так, чтобы всякая попытка обезвредить взрывные устройства была пресечена в самом начале, но в то же время оставалась возможность выключения всех ловушек для проникновения внутрь своих людей в случае, если военная судьба повернется...