Владимир Михайлов - Один на дороге

- Оля?

- Да?

- Что же все-таки за таинственная история у вас? Как вы сюда попали, почему оказались в одиночестве?

Она ответила не сразу; наверное, подыскивала самую общую фразу. И нашла.

- Как и все.

- Нет. Вы, похоже, не из тех, кто остается в одиночестве.

- Да, - согласилась она. - Я не из таких.

- Значит, что-то случилось?

Она едва заметно, как и всегда, усмехнулась.

- В жизни всегда что-нибудь случается.

- Но вот - с вами?

Она повернулась ко мне, на этот раз без улыбки.

- А почему это вас интересует?

- Ну... хотя бы потому, что мы встретились.

- Не каждая встреча к чему-нибудь приводит, иначе ... А вообще, надо ли отягощать себя знанием чужой жизни? Разве в своей собственной мало такого, над чем надо размышлять, чему огорчаться? Неужели вы такой уж благополучный человек, что больше вам и делать нечего, как только интересоваться другими?

- Все-таки, Оля, люди - не абсолютно упругие тела.

- Не понимаю. При чем тут тело?

- Это физика. Абсолютно упругие тела, столкнувшись, должны разлетаться с той же скоростью, что и сближались, и у них не остается времени на выяснение отношений. Но у людей нет такой упругости.

- Выяснение отношений... - медленно, растягивая слова, повторила она. Господи, как надоели мне эти слова, это выяснение отношений, сами отношения... Не хочу больше. И пожалуйста, ни о чем меня не спрашивайте. Если захочу, расскажу сама - тогда, когда захочу. Вы показали себя рыцарем не сбрасывайте доспехов на полдороге. Останьтесь им до конца; до утра хотя бы. Я буду вам очень благодарна.

- Рыцарем... - сказал я. - Высокая похвала, и ее не часто приходится слышать.

- Еще реже ее заслуживают.

- Возможно... Значит, вы взяли бы меня в ваш восемнадцатый век?

- Вам было бы там труднее. Пришлось бы многому переучиваться.

- Почему вас тянет именно туда? В неустроенное время с постоянными войнами, жестокостью... и отсутствием горячей воды?

- Горячая вода - это хорошо. - Она говорила медленно и тихо, словно спала, а речь лилась независимо от ее воли и состояния. - Но это не главное. В то время женщины не ходили на службу. Не стояли в очередях. Не таскали переполненные сумки. Не забывали, что они женщины. А я - женщина, - она широко раскрыла глаза и в упор взглянула на меня. - И не хочу, чтобы об этом забывали.

- Однако, судя по тому, где и как мы встретились, вы человек достаточно независимый. Вот этой независимости там у вас бы не было.

- Была бы. Пусть и не совсем в такой форме. Лишая чего-то, нам возмещали это иначе. И в конце концов многое определяли мы. Очень многое. И не переставали при этом быть женщинами. А сейчас если женщина получает право определять что-то или, как это теперь называется, выходит в руководство, она платит за это тем, что перестает быть женщиной.

- Совершенно не обязательно. Вы пристрастны.

- А вам приходилось встречать других?

- Нет; но просто специфика моей работы такова... у нас нет женщин - во всяком случае, в руководстве.

- Завидую вам. Что это за счастливая работа?

- Хочу воспользоваться вашим же приемом и не отвечать.

- Нет, - живо проговорила она. - Вы хотите равенства, но его никогда не было, не должно быть и не будет. Женщине всегда будет дозволяться то, на что вы не имеете права. Не унижайте себя, не прячьтесь за ширму равенства.

Любопытное дитя, подумал я. Со своим мировоззрением. Она против равенства - потому что она за господство. За свое господство. Жаль, что я не очень хорошо ориентируюсь в восемнадцатом веке; еще в войнах того времени туда-сюда, а все остальное для меня закрытая книга. Вот насчет фортификации я мог бы ей рассказать кое-что.

- Знаете, - сказал я ей, - в восемнадцатом веке, и в любом другом, несчастий было ничуть не меньше, чем сейчас. И тогда случались трагедии, и тогда женщин бросали...

Она резко вскинула голову.

- Меня не бросили. Почему вы решили? Меня никогда не бросали. Меня нельзя бросить. Вот я - могу!

- Что вы, Оля, да я и не думал...

- Подумали. Это ведь самое простое объяснение. Завезли, обманули и бросили. - Опираясь на подлокотник, она подалась ко мне, глаза ее сверкали. - Вы просто не разглядели меня в темноте как следует, вот и решили, что я Золушка, с которой можно поступать, как заблагорассудится. Ничего подобного!

- Прошу прощения, королева, - сказал я, улыбаясь, чтобы как-то успокоить ее, рассердившуюся, кажется, не на шутку. Она откинулась на спинку, глядя в сторону, и несколько минут молчала. Я тоже предпочел не возобновлять разговора. Интересно, каким я буду выглядеть утром, когда мне позвонит полковник из штаба, и надо будет начинать что-то делать всерьез? Вот уж действительно с жизнью не соскучишься...