Евгений Гаркушев - Беспощадная толерантность (сборник)

Мужчина сделал драматическую паузу. Я безуспешно пытался разжать его пальцы и высвободить руку.

– Увидев меня единожды, – проникновенно сказал Золушка, – люди становятся рабами желания видеть меня всегда. И многим недостаточно трансляции со скрытых камер моей квартиры. Назойливые обожатели караулят меня у подъезда, они ходят за мной по пятам и жадно лапают взглядами, ощупывают и домогаются.

Он картинным жестом сдернул с носа черные очки и заглянул мне в глаза.

– Вот вы, например…

Ну, знаете! Я изо всех сил ущипнул его за кисть руки, больно и с вывертом. Золушка ойкнул, но только усилил хватку и настойчиво продолжал:

– Хотя вы не такой, как все. Я ценю вашу многолетнюю верность мне и вашу уникальную скромность. Вы даже никогда не пытались заговорить со мной! Теперь я сам снизошел к вам. Можете признаться в том, как вы счастливы. Я разрешаю. Ну же!

У меня потемнело в глазах. Надо было сдержаться. Надо было. Ну, подумаешь, выслушать очередного маньяка, поддакивая ему, а когда он размякнет от внимания, освободиться и свалить. Что я, не умею? Еще как умею!

Я просто не стерпел на этот раз.

Они меня достали. Они все. А психопат в черном стал лишь последней каплей.

Ну, так я ему отплачу!

Свободной от хватки мужчины рукой я сам вцепился ему в отворот черного плаща.

– Ты мне не ерзай, виндюк кракнутый, – жарко выдохнул я в одутловатое лицо. – Следил за мной, да? Я тебя еще вчера хакнул. Щас все стравишь – явки, пароли, серваки…

Золушка резко побледнел, выпустил мой локоть и отпрянул. Черная ткань затрещала под моими стиснутыми пальцами. С мужчины слетела шляпа, обнажив неряшливую лысину.

– Й-я вас не знаю! – взвизгнул он. – Оставьте меня, пустите!

Но теперь уже я не хотел его отпускать. Боевое блаженное бешенство затопило мой слабый рассудок. Я изо всех сил встряхнул лысого, словно он был не человек, а манекен.

Золушка придушенно пискнул, пригнул голову и вдруг, дернувшись вперед, ловко саданул мне макушкой под подбородок. Лязгнули зубы, от боли в прикушенном языке у меня закрылись глаза и разжались руки. Когда глаза открылись, лысый уже скинул туфельки и удирал, сверкая босыми пятками. Развевающийся черный плащ смутно напомнил мне что-то из классического кино, но для экскурсов и аллюзий было не время.

В два прыжка я настиг врага и опрокинул наземь.

Адреналин пел в моей крови.

Я заломил лысому руки.

Он извернулся и оказался ко мне лицом.

О, сладкий восторг встречи с достойным противником!

Я надавил ему коленом на живот.

Он впился зубами мне в шею.

Мы ворочались на колючем гравии дорожки; над нами громко кричали люди и оглушительно лаял дог; а вдалеке уже слышался всепроникающий вой сирен. К нам спешила бригада службы социальной стабильности.

Доктор поднял на меня добрые усталые глаза. В них читалось бесконечное терпение и вселенская собачья печаль.

– Ну что, социально неадаптированный, – сказал он. – Какие у нас проблемы на этот раз?

Я его знал. То есть доктора. То есть я его знал по-настоящему, это не паранойя взыграла. И он меня знал, очень хорошо и очень давно. Лет двадцать назад мы учились в одном классе. Играли в одном дворе. Ходили на один каток. И жизнь тогда была совсем непохожей на нынешнюю.

В те далекие дни нас назвали бы друзьями. Но сейчас в списке утвержденных Конституцией и одобренных к использованию патологий дружба не значилась.

Я поерзал на стуле. Как всегда, после уколов жутко чесалась задница. А свежевыбритые для мнемошлема виски свербели от жирной фуллконтактерной мази.

– Жора, – жалобно попросил я, – давай по-человечески, без этих ваших профессиональных закидонов.

Доктор сморщился.

– Не могу, Вадим, – сказал он. – Я ведь тоже скорректированный. У меня служебная этика в предпрограмме.

– А ты кольнись, – посоветовал я. – А потом мнемонись. Поговорим хоть раз нормально, без программ.

– Социально неадаптированный, – сурово сказал доктор. – Вы в курсе, что предлагаете мне совершить служебный проступок?

– Проступок – не преступление, – пробормотал я. – Плохо мне, Жорка. Даже хуже, чем плохо. Честно говоря, мне полная икебана.

Доктор вздохнул. Поднялся со стула, обошел стол, закрыл изнутри дверь на ключ, а ключ оставил в замке.

– Подожди немного, – попросил он.

Я встал, подошел к окну и стал через зарешеченное окно смотреть на больничный двор. А потом перевел взгляд на синее-синее небо, которое начинало уже по-вечернему темнеть, обретая особенную глубину красок. Вот так, укололи раз, укололи другой – и день прошел незаметно… Впрочем, какая разница? Утро вечера не лучше. Так я стоял, слушал, как Жорка за моей спиной возится с мнемошлемом, и ни о чем не думал.