Владислав Крапивин - Кораблики, или Помоги мне в пути

Я, кажется, помнил. Или нет? На всякий случай сказал:

— Ну конечно…

— А тот мальчик с патефоном — это Стасик Валентинов. Из нашего хора…

Трамвайчик обогнул рынок, и мы вышли, сказав маме Витьки Засохина спасибо… Она погрозила толстым пальцем.

Старые тополя росли здесь так густо, что солнце еле пробивалось. И пахли эти тополя, словно здесь недавно прошел теплый дождь. А может, и правда прошел? На потрескавшемся асфальте искрились лужицы.

Мы прошагали под Рыночным мостом (по нему резво бежали разноцветные «эмки», «Победы», «газики» и трофейные «бээмвэшки», деревянный мост поскрипывал), потом — вдоль забора стадиона. И наконец оказались на Гончарной улице. Здесь все было как раньше. Мы свернули в Полынный переулок.

Вот и наш двухэтажный покосившийся дом. С наколоченным узором-солнышком на кривых воротах. Со знакомыми занавесками за стеклами тех самых окон. Мы стояли на дощатом тротуаре. Мы понимали, что заходить внутрь не надо, там сейчас другое. И все же стоять так и смотреть было хорошо.

Из подворотни вышел серый кот — со знакомой мордой, знакомыми зелеными глазами и загнутым кончиком хвоста.

— Кыс! — Петька стремительно сел на корточки.

Кот громко муркнул, прыгнул к Петьке на руки, заурчал, стал тереться мордой о плечо.

— Кыс ты мой хороший… Маленький мой… Ничего себе маленький! Этакое животное… Петька повернул ко мне сияющее лицо:

— Значит, он тоже перенесся! Не успел уйти из зоны действия катапульты!

— Какой катапульты?.. Ах да… Петька только отмахнулся. И опять:

— Усатенький ты мой…

Из калитки вышла девочка. Лет одиннадцати, белоголовая, с неодинаково торчащими косичками (на концах их были аптечные резинки). Сказала:

—. Это наш кот. — Тем же тоном, что мальчик на пустыре, когда говорил о патефоне. И сердито уставилась на Петьку.

Петька, к моему удивлению, не заспорил. Протянул Кыса девочке:

— Возьми, если ваш. Я ведь только погладил… — Обернулся ко мне, шепнул: — Главное, что он живой-здоровый.

Девочка смотрела все еще с неудовольствием, но уже не так насупленно. Я спросил:

— Ты в этом доме живешь?

— Конечно! Вон там… — Одной рукой она показала на наши окна, а другой прижимала к голубому своему платьицу кота.

— Понятно, — вздохнул я. — А как тебя звать?

— Меня? Женя…

Вот и еще одно совпадение. У меня могла быть сестренка Женя, на год младше. Но она умерла совсем крошечной. Мама рассказывала…

Петька это, конечно, тоже помнил. Он вдруг тихо спросил:

— А как зовут твою маму?

— Тебе зачем?

Я объяснил поспешно:

— Когда-то давно мы жили на этой улице. И теперь вспоминаем знакомых.

— Маму зовут Татьяна Герасимовна Викулова, — отчетливо сказала девочка Женя. Подхватила поудобнее послушного Кыса и хотела уйти.

— Постой! — сказал Петька. — А у тебя есть… братья?

— Братья? — она фыркнула. — Больно надо… — И пошла. И Кыс не старался вырваться.

Она была уже у калитки, когда я не выдержал, окликнул:

— Подожди! А мама… дома? Женя снисходительно сообщила:

— Мама пошла к тете Гале примерять кофточку. Скоро придет. Если хотите, дожидайтесь… — И звякнула за собой щеколдой.

Мы опять переглянулись.

— Петушок… — сказал я.

Он понял: ждать не надо. В этом доме живет нынче девочка Женя, и мама, которая придет, — ее мама… Но я знал: потом он украдкой не раз прибежит сюда.

Это был первый толчок печали с той минуты, как мы вернулись в Старотополь.

— Петька! Нам ведь надо подумать о жилье! Пойдем в гостиницу или постараемся снять комнату?

Петька глянул на меня озабоченными глазами. Ох, сейчас он вполне разумно спросит: «А деньги?» Но он сказал:

— Пойдем сперва на пустырь.

— Зачем?

— Надо же что-то делать… с Конусом.

Да, конечно. Я об этом тоже подумал. Но… что делать-то? Однако я послушался, пошел следом за Петькой.

Через полчаса мы вернулись туда, где стоял в траве патефон. Он играл ту же песню. Мальчик сидел у патефона на корточках.

— Больше не воюешь? — сказал Петька.

— Не-а. Не хочется.

— Не получилось, значит, раздвоение, — заметил я. Он пожал шелушащимися от загара плечами. И слушал песню дальше. Его рыцарское вооружение валялось неподалеку.

Я смотрел на шлем из оцинкованных жестяных полосок, и ко мне понемногу приходило понимание, что надо делать.

Когда песня очередной раз кончилась, я спросил:

— Стасик, можно я померяю шлем? Он не удивился, что я знаю его имя.

— Меряйте, пожалуйста… — И опять стал крутить ручку.