Вячеслав Морочко - Неповторимость

А еще обратился в платную клинику, где принимали "светила", чтобы знать всю правду из разных источников. Целых два месяца ушло на обследование. Смысл эпикриза сводился к тому, что, не считая некоторых "возрастных изменений задней стенки правого желудочка сердца", я - совершенно здоров. Мне показаны спорт, свежий воздух, умеренный труд и здоровый режим. Таким образом к прежней жизни вернулся я человеком, имеющим полное представление о своем состоянии. Мне сообщили, что Нодар еще плох. Вместо того, чтобы успокоиться и развивать у себя понемногу вкус к новой жизни, он медленно чахнул, зациклившись на какой-то абсурдной идее, склонившей его в свое время пойти учиться на биофак. После свободы на первое место я ставлю отточенность логики. Ход моих рассуждений таков: Человеческий опыт доказывает, что супружество - это искусственный, акт, хитрость, придуманная для выживания вида. В диких условиях при жесточайшем отборе в браке надежнее доводить "до ума" малышей. Но потомство отнюдь не тот стимул, что укрепляет семью. Здесь бессильны и дружба, и секс, и закон. Раньше браки скрепляла религия. А теперь ничего не осталось, кроме абстрактной морали. Человеку все приедается, все ему мало. И виною здесь не распущенность, - тот же отбор: генетическое разнообразие рода повышает сопротивляемость. "Прочные" браки держатся не на любви, - на взаимной диффузии, на нездоровой животной боязни утратить друг друга. Счастливыми в них пребывают лишь дети. Родителям же достается извечное самонасилие. Заявившись к Нодару, в первый момент я его не узнал, до того он осунулся и оброс. Хриплый голос царапал мой слух... Забавно, что именно он меня первым спросил: - Как себя чувствуешь? Говорят, ты лечился? Я успокоил его: - У меня все в порядке... А вот ты, вижу, сдал. Он отмахнулся. - Да я-то здоров... - И печально уставился в стену. Сидели мы с ним на кушетке в гостиной. Рядом был стол, на котором недавно стоял ее гроб. Бирута глядела на нас с фотографии в траурной рамке - все здесь напоминало о похоронах. - Я устал, - вдруг признался Нодар. - Хочу спать, но почти что не сплю: лишь закрою глаза - вижу Бируту за день до смерти... И все, все повторяется... - все, что с ней было... до последнего вздоха. Больше нет сил! Я мечтаю о неповторимости как о спасении! - "Неповторимости"!? Что ты имеешь в виду? - спросил я. - Это трудно тебе объяснить, - начал он. - Понимаешь... наш мозг не выносит необъяснимой реальности. Но когда абсолютная истина недосягаема, мы обходимся - временной или условной. Житель пещер создавал с этой целью мир Духов. Теперь мы для этого держим Науку... Видя пугающий блеск его глаз, я подумал: "Он болен!" Нодар продолжал. - Перед гробом мы говорили: "Она будет жить в нашей памяти..." Это пустые слова: наша память - как досканальная хроника, вроде видеопленки, тогда как живому даже привычного действия в точности не повторить. Живой каждый миг исчезает... с тем, чтобы тут же явиться немного иным... У меня, вероятно, был ошарашенный вид, но он не заметил и продолжал: - Если генный набор - это лишь кодограмма, прогноз, обещание жизни, то жизнь, состоявшаяся, зашифрована в неповторимости действий. Не зря говорят, что в поступке, как в зеркале, отражается весь человек. По Программе Неповторимости всякий из нас каждый миг уступает место другому. А обстоятельства и болезни, ведущие к смерти, являются результатом злокачественного стирания этой самой Программы. Помню все сказанное Нодаром. Но если до этого я еще сомневался, последние фразы убедили меня: он теряет рассудок. В улыбочке на обросшем лице было что-то зловещее. Вот он спрятал в ладонях глаза; я услышал мольбу: " Бирута... жизнь моя, поторопись! Не могу больше ждать!" - Нодар, успокойся, - советовал я. - Ради Бога, не надо драматизировать! Постарайся свыкнуться с мыслью... Он взглянул на меня и... не сказал ничего. Я ушел. В тот же день дозвонился в Елгаву, передал его дочери наш разговор. Илга все поняла, прикатила, не медля, устроила так, что к Нодару под видом невропатолога привели психиатра, настояла, чтобы я тоже пришел. Закончив осмотр и беседу с больным, эскулап, тонкогубый высокий старик, ворчал, моя руки: - Чуть что - вызывать психиатра! Откуда такая жестокость?! - Я ему не сказала, кто вы! - возразила Илга. - Считаете вашего папу глупее себя? Тут я вмешался: - А если он болен? Нельзя же оставить больного без помощи! - Разве так помогают?! У человека хроническое недосыпание, а вам лишь бы сбагрить - в лечебницу... Я там оставил рецепт. Пусть пьет, пока не наладится сон. - Если с психикой у него все в порядке, - в упор спросил я, - чем тогда объясните бредовые мысли? - Спорное - не значит бредовое... - разглагольствовал врач, уже стоя в прихожей. - Оно может стать плодотворным... "Все новое каждый миг уступает место новейшему..." - полагает ваш друг. Я не знаю, как вас, но меня эта мысль интригует. "Шарлатан!" - произнес я вдогонку, когда за врачом захлопнулась дверь. Из спальни вышел Нодар. От того, что теперь он был выбрит, в чертах появилось нечто "клювастое". Он ожег меня взглядом. Голос дрожал. - Ты сказал всем, что я сумасшедший, - любезно с твоей стороны... Но сейчас тебе лучше уйти! Вот она - человеческая неблагодарность! Хочешь сделать добро, а тебе отвечают упреками! Я ушел, унося неприятный осадок. Однако через три месяца он позвонил мне, просил извиния. - Саша, прости! Я был сам не свой - нахамил. Но и ты тогда зря вызвал Илгу! Все бы и так обошлось. - Значит, уже "обошлось"? - осведомился я сдержанно, не настроенный продолжать отношения. - А у меня радость! - Голос Нодара звенел. - Мне приснилась новая Бирута. Я не знал, что ответить. Он, видимо, уловил замешательство. - Ты, наверно, не понял. Раньше сон без конца повторял мне ее последние дни... В этот раз я увидел наш садик в Дарзини, где и ноги моей не было с прошлого лета... Как будто я приезжаю туда, захожу на участок... И вижу ее... Вначале опешил, потом говорю: "Это ты!? Но тебя уже нет!" - Напрасно рассчитывал, - говорит. - Я вернулась! Гляди, что на грядках творится: мусор, жухлые листья, трава! Ты меня дожидался? - Тебя! - А ну-ка неси, - говорит, - сюда грабли! Сел я на корточки и без грабель, прямо руками, убираю весь сор. На душе так спокойно, так полно, как давно уже не было! Знаю: Бирута - рядом, живая, "неповторимая". Чувствую, это она... И потом, когда я проснулся, сомнений не возникало: этот сон - ключевой. Я дождался! Она возвращается! Скоро Бирута будет со мной! Очень скоро! Когда Нодар смолк, я почувствовал, как на макушке моей поднимаются волосы... коих давно уже не было. Я, конечно, не мальчик, чтобы меня выставляли за дверь, однако, сдержался и даже слегка подыграл: - "Возвращается"?! Как и когда? - Пока что не знаю, - бодро ответил приятель. - Надеюсь, она мне даст знать. - По почте? Письмом, телеграммой? - я чувствовал, что теряю терпение. - Может быть, почтой... - Он не настроен был спорить. - Что ж, подождем, - кончил я разговор и простился. Росло раздражение, но не Нодаром одним - вообще все участники затянувшихся браков возмущают меня. Терпя миллион неудобств, они были не в состоянии разорвать бесполезные узы. Я презирал шарлатана-врача, углядевшего в здравомыслии признак жестокости. Мне хотелось смеяться над ханжеством, над погрязшими в сентиментальности олухами. У меня созрел план, и дня через два, решив действовать, я проехал на электричке до Дарзини, и оттуда дал телеграмму Нодару всего из трех слов: "Возвращаюсь встречай Бирута". Но по дороге домой неожиданно пожалел о содеянном. Я не тревожился, что найдут отправителя: бланк заполнил другой человек; я был в темных очках, в парике, с накладными усами, и приемщице меня не узнать... Однако достаточно, что я сам это знал, а пакостить исподтишка - не мой стиль... Минут через сорок вернулся на почту... Но - поздно: моя телеграмма ушла. Предчувствуя шквал телефонных звонков, не решился ехать домой, прокатился до Юрмалы и нагрянул к сестре. Под банальным предлогом ("установилась погода, и хотелось бы подышать морским воздухом") - испросил разрешения провести у нее пару дней. Таскался по берегу, вместе с другими до одури меря шагами сырую полоску под шелест прибоя. Но скоро обрыдли цепочки людей, одержимо бредущих у вспененной бровки. Хотелось забраться подальше от всех... И на утро я прикатил в Лесопарк, взял моторку из эллинга, через Киш-озеро вышел в протоку, оттуда - в главное русло Двины и - в Залив. Гнал на север, вдоль "дикого" пляжа. Свернул в устье Гауи, и потихонечку двигался против течения. Выбирая места побезлюднее, ночевал под брезентовым пологом: лодка - мой второй дом. Ловил рыбку, сколько ловилось. Грелся на солнце, когда оно было. В общей сложности я провел на реке три недели и забыл бы уже о своей телеграмме, если бы не возвращался упорно к мысли о том, что обидеть Нодара в его состоянии - то же самое, что обидеть больного ребенка... Но это не значило, что меня безнаказанно можно выгнать взашей! "И плевать я хотел, что ему тяжело! Сам, в конце концов, виноват!" Когда больше не мог оставаться в неведении, попросил знакомого аборигена присмотреть за моторкой, поездом добрался до Риги и, не заезжая домой, помчался к приятелю. Отдышавшись у двери, готовый уже ко всему, придавил аккуратно "таблетку" звонка. Дверь открыл мне он сам. Я, по правде сказать, ждал увидеть другого Нодара. За время, что мы не виделись, он изменился: был чисто выбрит, одет по-домашнему, но франтовато, поправился, похорошел, его черные с проседью волосы были коротко стрижены, что придавало известное сходство со знаменитым грузином, который все лжет, что его года - его богатство. Я даже подумал, не слишком ли быстро приятель мой успокоился. - Саша! - обрадовался Нодар. - Где ты пропадал? А я тебе целыми днями звоню! - Хорошие новости? - мысленно я себе подмигнул. - Такие, что можно свихнуться! - вскричал он. Я понял, что зря себя мучил: ему уже хуже не будет. - Пришла телеграмма: "Возвращаюсь встречай Бирута" - как тебе нравится?! Изобразив изумление, я напомнил: - Ты сам говорил, она даст тебе знать... - Но она никаких телеграмм не давала! - Кто тебе это сказал? - Бирута! - Ага, понимаю, - во сне... - Да ты что, дорогой, как будто свалился с луны?! Я объяснил, что меня в самом деле не было в городе. - Как?! Ты, действительно, ничего не слыхал?! - широко открыв дверь в гостиную, он неожиданно гаркнул кому-то: - Гляди, кто пришел! Представляешь себе, он еще ничего не знает! Было бы лучше оглохнуть - я дернулся, словно меня обожгло, навалился на дверь, вдруг услышав летучую дробь босых ног. Отзываясь на топоточек, паркет захихикал от счастья. Кровь билась в висках... Помню, как-то Нодар говорил, что наш мозг не выносит "необъяснимой реальности". И действительно, в мире, который нельзя объяснить, невозможно и быть... как без воздуха. Я почувствовал холод и смрад. Шквал ударил в лицо, приподнял, прорываясь под мышками, просвистел, между пальцев, мимо ушей, свалил с ног... Все скукожилось, оледенело и... ухнуло в пропасть. Очнулся я в доме, где живет задержавшийся на Земле контингент. Как и прежде, не верю, что могу умереть. Ненавижу противного старикашку, торчащего передо мной в зеркалах! А когда приходит меня навещать кадыкастый Нодар...со своей обожаемой "неповторимостью", без которой у него "кусок в горло не лезет", я чувствую себя обойденным, обманутым подлой судьбой. А однажды мне явилась в голову мысль, что сон, в своем роде, уже репетиция смерти, - решил поделиться тревогой с врачом. - Не надо драматизировать! - улыбнулась мне женщина с нежными усиками. Пора бы понять, что за целую жизнь вам, дедушка, не довелось испытать чувства более сильного, нежели трепет перед "безносой красоткой".