Вячеслав Морочко - Под крылом мотылька

Вячеслав Морочко

ПОД КРЫЛОМ МОТЫЛЬКА

1.

КТО-ТО любил всех, чьи сны походили на жизнь. Он звал себя "Мотыльком" и видел, что спавшие неизменно тянулись к истокам - к прозрачной стене, за которой таилась великая "Краеугольная тайна"... "Ничто не берется из ничего". Измочаленные угарными снами, они ударялись об Это, как бабочки о стекло, за которым благоухает роскошный исполненный радости мир, и откуда невесть для чего занесло их сюда - в этот сумрачный Угол. Но час пробуждения был уже близок. Серый, пушистый, с чуть рыжеватым отливом, комочек на каждом шагу ждал подсказки природы: его слишком рано взяли у матери. Слизывая безвкусную жидкость с теплого пальца, он плакал по материнским соскам. Ему выпала редкая участь - на время очнуться от вечного сна без видений, чтобы вкусить "иной сон". Ниспосланный во искупление зла, он был шокирован пошлостью сонного мира. В новом доме, куда его принесли, полы закрывала ворсистая ткань. Касания рук вызывали у малыша содрогание: казалось дом населяет множество чудищ, нацелившихся его проглотить. Одуревший от прикосновений котенок искал укромное место, чтобы впасть в полудрему-полупрострацию. Люди взяли его на большую кровать, которую называли "коровою". Занимая две трети крошечной спальни, она была мысленно поделена пополам. На условной границе легло одеяло, на которое был помещен Леопольд, так сразу же окрестили котенка. Когда погас свет, одно из чудовищ стало жутко рычать, а лапа другого крадучись начала подбираться к котенку. "Теперь непременно съедят!" решил он и вцепился с отчаяния коготками и зубками в человеческий палец... А минут через двадцать утомленный борьбою котенок свернулся калачиком и, прильнув к "побежденной" руке, в первый раз, усыпляя себя, замурлыкал. Еще не проснувшись, малыш ощутил, что какая-то сила давит его изнутри. Не понимая, что происходит, он силился закричать, но не смог даже пискнуть: новый враг лез из глотки, обжигая и выворачивая внутренности. Люди проснулись, и байковое одеяльце вместе с котенком поплыло по воздуху через темные комнаты в помещение, где пол вместо ворса был устлан прохладными плитами. Лежа на гладком полу, малыш продолжал содрогаться от болезненных спазм. А вокруг стоял "лес" голых лап, засунутых в шлепанцы. Наверху перекатывались голоса. Продолжая выкашливать из себя невыкашливаемое, чуя пугливым сердечком, что решают его судьбу, котенок пробрался из яркого света в закуток между ванной и стиральной машиной и еще долго дрожал там от слабости и пережитого ужаса. А люди, потоптавшись немного, ушли, "унеся с собой" свет. В комнате с ванной, стиральной машиной и унитазом пахло так же, как в доме, где малыш появился на свет... Только рядом не было мамы. Из крана привычно падали капли, словно семенил кто-то лапками. И котенок заплакал, вспомнив мягкие ушки и полные неги глаза своей мамы, а потом, успокоившись, - свернулся калачиком и задремал. Когда он проснулся, все еще спали. Было тихо, не считая далекого храпа и детского бормотания. Чувствуя внутри жжение, малыш вылез в прихожую, обнюхал обувь в голошнице, приплелся на кухню, но тут, вероятно от запахов, жечь стало больше. Тогда он направился в комнату и, присев на ковровый ворс, подоткнул себя снизу хвостиком. Голова шла от слабости кругом. А внутренний голос настойчиво требовал облизаться после всего, что случилось. Работая крошечным язычком, котик вспомнил горячий приятно-шершавый язык кошки-мамы, которым еще так недавно она его мыла. От боли, тоски и потерянности он горько заплакал и начал звать маму, без которой не мыслил себе продолжения жизни. А минуту спустя, возле крошки снова вырос "лес" голых ног. Но теперь, подняв голову, он констатировал, что чудовищ - всего лишь три штуки: хозяин - медлительный губошлеп, напоминавший пузырь, - того и гляди наплывет и раздавит, хозяйка небольшая, звонкоголосая, быстрая, несущая заряд нежности и усталости, их угловатая дочка - пугающая готовностью к взрыву. Никакой иной живности, не считая усатого таракана, сбежавшего в щель под окном, в доме он не заметил. Малыш рыдал в окружении шлепанцев. Когда поставили молочко, он только на миг замолчал, чтобы ткнуться носиком в блюдечко, облизнуться и вновь зарыдать. Среди малышей, которых забрали у кошки, он был самым тщедушным. Вспоминая подушечки маминых лап и вздымающиеся в материнской тревоге бока, котенок был безутешен: затерявшийся во Вселенной родительский дом казался единственным местом, приспособленным к жизни.